Инспектор земных образов. Экспедиции и сновидения. Дмитрий Николаевич Замятин

в поезде, вместе с тобой.

      Горы схвачены близостью парящего взгляда. Обзор следующих друг за другом горных горизонтов рождает уверенность в надёжности полуспрятанных долинных ландшафтов. Пространство становится постоянно прибывающим, расширяющимся внутрь.

      Горы вмещают в себя вращение пространства, ищущего широту внутреннего ландшафта.

      Урочище «Чёрная скала» на Таганае, под Златоустом. Вид на гору Круглица. Мягкость переходных горных форм, как бы вырезанных из синеватой бумаги.

      Театр горных действий. Горы движутся пространственным коллажем, нанизываясь друг на друга, наваливаясь на зрителей всей мощью ландшафтной декламации. Горный ландшафт воображается различением буквальной высоты взгляда, взора и ходовых сюжетов, поистине цирковых аттракционов безудержного падения с «телячьим восторгом».

      Горный жест настораживает жестью приближающегося неба.

      Пагубная самонадеянность монад.

      земли моря и звёзды четвёртая геометрия жизни сжимая мелеющий страх кругозора сердце ждущее ездой незнаемой движется млея и емля далей юрты радея четями коловращений взоров кружащих

      Просторное время, затаившееся излучинами, заимками и балками сокровенных мест.

      столбчатая отдельность добра индейцы ястребом гордые в горах бегущие в воздухе огоньков мерцающих гор в небесной крыши коньках забывшие зацепившие дождь жесты божеств и блеск облаков магеллановых угасает деревом пламени племени имени на раменах неслыханных детей

      Случайным разговором текущая за окном купе дорога золотой осени.

      Сон в пути оказывается путём расширяющегося, всепроникающего сна. Пространство раскладывается, раскрывается железнодорожным сном.

      Купейная совместность становится, идёт мелкими частыми движениями встретившихся попутчиков, притирающихся, привыкающих друг к другу. Любое тело запоминает эти мелочи, присваивая их как общее достояние, наследие пространства.

      Сидя в купе, усевшись в нём, как в собственном коконе, я нахожусь ещё во власти шлейфа допутевых состояний и аффектов.

      Но они всё больше отстают, растворяются (бедные), исчезая в письме путевой ритмики.

      Проводница пылесосит ковровую дорожку в коридоре вагона. Залазит в наше купе, елозит пылесосным хоботом по коврику под ногами. Пассажиры повисли приподнятыми ногами в воздухе – плывущим уходящим поездом.

      Блик в чая стакане.

      Не чаешь разговориться в келье купе.

      Зеркало двери купейной.

      Уходишь в пейзаж заоконный забывшись.

      Вдруг заглянул полицейский в купе, улыбкой прикрывшись.

      Недоверия едет страна.

      На столике приоконном цветёт, растет куча еды и бутылок.

      Замок готический воздуха.

      Водонапорная башня стареет, молча уткнувшись в печаль.

      Платформа пустынная мимо.

      Дачки барачные сгрудились, к дороге цепляясь мечтами.

      Небо – потерянный дар.

      Стоянка долгая наконец.

      Бестолочь