Шоколадные деньги. Эшли Прентис Нортон

пряжки, – промялась ложбинка.

      Наконец-то! Вот о чем можно поговорить.

      – Можно посмотреть твои часы?

      Сняв, он протягивает их мне. Я их надеваю. Часы тяжелые и огромные у меня на запястье и прокручиваются, как браслет. Часы Мака словно бы и мне придают приятную весомость. Больше всего на свете мне хочется оставить их себе. Но почему-то я знаю, что без них он из пентхауса не уйдет.

      Я снимаю часы, переворачиваю циферблатом вниз. На задней крышке надпись: «11 апреля 1966. МГМ & MTM».

      – Мне их подарили, – поясняет Мак, видя, как я пытаюсь разгадать смысл букв.

      – На день рождения? – спрашиваю я, зная, что день рождения у Мака в августе. На следующий день после Бэбс.

      – Когда я женился.

      – Твоя мама? – Теперь я делаю вид, что мне одиннадцать, хотя мне и правда одиннадцать.

      – Моя жена. – Он почти морщится, произнося последнее слово.

      На краткий миг мне кажется, что он сейчас взаправду скинет ботинки… Ляжет на кровать и заснет со мной. Позволит держать себя за руку. Может, он тоже будет держать меня за руку. Грудь у него такая широкая, отутюженный воротничок рубашки такой свежий, я просто уверена, что от него пахнет весной. Мне хочется зарыться головой в его рубашку и задремать, пусть только на часок.

      Но он встает, застегивает плащ, подхватывает с пола дипломат. Наклоняется и целует меня в макушку.

      – Спокойной ночи, детка. Если Бэбс будет звонить, скажи, я по ней скучаю.

      Я шепчу:

      – Доброй ночи, Мак.

      И он выходит за дверь.

      После его ухода я нахожу на кровати четвертак. Монетка блестящая, словно только что отчеканенная. Это не часы, но хоть что-то. Мак мне ее не дарил, но и я ее не крала. Это обмен, порожденный мгновением.

      Я храню этот четвертак почти полгода, потом теряю.

      3. Отцовский завтрак

      Декабрь 1979

      Каждый год в начале декабря шестой класс Чикагской Начальной устраивает «отцовский завтрак». Папаш приглашают прийти перед началом уроков в школьный кафетерий и полакомиться блинами, вафлями, беконом и булочками с корицей. Ученики украшают столовую красными и зелеными бумажными розетками и собственноручно нарисованными портретами своих пап. В тот день, когда нам полагается их рисовать, я раздумываю, как бы мне отвертеться.

      Моя классная руководительница Уэндолин Хендерсон ходит по комнате, раздает белые заготовки, чтобы было с чего начинать. Она и мне дает, не зная о моей дилемме. Все остальные мальчики и девочки вокруг меня берут фломастеры и приступают. Уэндолин возвращается к своему столу мимо меня.

      – Тебе тоже пора пошевеливаться, Беттина, – говорит она мне с истинно учительским апломбом.

      «Как это, мне пошевеливаться?» – хочется спросить, но я отвечаю лишь:

      – Извините, я не могу.

      – Это еще что такое? – переспрашивает она. – Не важно, что в твоей семье ситуация нестандартная.

      – Э? – переспрашиваю я, а потом до меня доходит, что она, наверное, думает, что мои родители