Любовные проказы и шалости. Борис Дмитриевич Дрозд

хвостов.

      – Пусть купит, – говорит Степан.

      – Денег, говорит, счас нету, пенсия у его послезавтра… Вон, бедняга, мечется, приспичило ему бабу на старости лет…

      – Седина в голову, а бес в ребро… – со смешком прибавляет кто-то из мужиков.

      И опять следует взрыв смеха.

      Гаврилыч – это сторож, старик лет семидесяти, заступивший на дежурство часа два назад. Видно, как в свете прожектора седой старик в камуфляжной робе перебегает от лодки к лодке, задерживаясь возле каждой из них какое-то время.

      – Счас сюда примчится… Как пить дать! Там еще на тонь никто не ходил, он рыбы не найдет!!

      На крыльцо выходит Танька – крепкая, дочерна загорелая бабенка лет тридцати, прижившая двоих детей от разных сожителей. Она из местных жителей, из ближайшей к лодочной стоянке слободки Комаровки. Добывать на пропитание таким способом – ее ремесло.

      – Ну что, есть желающие? – спрашивает она. – Ну, смелее, пока я добрая!

      – Счас Гаврилыч одолжит пару хвостов и прибегнеть к тебе…

      В путину не до баб. Мужики грязные, потные, пропахшие рыбой, притом одетые в такую одежду, которую и долго скидывать, и долго потом надевать – болотные сапоги, портянки, комбинезоны, а то и резиновые костюмы, в которые влезаешь, как в спальный мешок. А под костюмом теплые кальсоны, свитер, а то и два, фланелевая рубаха, да сверху комбинезона еще куртка..

      – Таньк, дашь за одного самца? – шутит один из мужиков.

      Танька, тертая и битая жизнью, за словом в карман не лезет:

      – За самца дам тебе… только понюхать!

      Мужики хохочут.

      – А за самку хорошую?

      – Ну, если за хорошую, то дам… на полшишечки…

      Мужики опять хохочут.

      Танька уходит обратно в избенку, говоря:

      – Надумает кто, так я жду…

      Она возвращается в сторожку, отданную на это время в ее распоряжение. Здесь – сколоченный из досок топчан с тюфяком, застеленный простеньким, тоненьким одеяльцем, подушка. В углу – печка, на ней расставлены несколько закопченных кастрюль разного калибра. Чувствуется сильный запах рыбы, горкой сваленной у двери на полиэтиленовую пленку. На крошечном столике стоит одноконфорочная плитка, а на ней чайник, закопченный и знавший под своим днищем огни костров и печек. У столика расставлены два табурета, крошечные оконца.

      – Гля, Гаврилыч к нам обратно дует! Не нашел он там «хвостов», я же говорил…

      Гаврилыч подбегает к сторожке.

      – Ребята, кто с рыбалки? А? Одолжите пару хвостов, ей-богу, отдам. Пенсию получу, деньгами отдам!

      – Да нету, всю продали…

      – А мы еще не ходили…

      – Да я ж отдам, мужики! – умоляет он.

      – Вон Степан с тоней пришел, у него проси…

      – Степан, одолжи пару кетин, я восемь годов бабы не нюхал!.. Войди в положение, восемь годов его не чувствовал… Выручи, а?

      Степан кряхтит, сопит, поднимает вверх брови в раздумье, закуривает еще одну сигарету – жаль расставаться