Любовные проказы и шалости. Борис Дмитриевич Дрозд

 вертепа, где провел с друзьями вечер у проституток. В стельку пьяный Жмакин поднимался пешком на свой двенадцатый этаж, шатаясь от стены к стене, отдыхая на лестничных площадках и кляня последними словами жилищников из-за сломавшегося лифта. Как бы ни был Жмакин пьян, но он вспомнил об утаенных от жены деньгах – десяти тысячах рублях премии, которую он получил за сдачу объекта, будучи начальником строительного участка. Поднявшись наконец-то на свой этаж, дыша, как рыба, выброшенная на берег и ощущая биение рвавшегося на части сердца, Жмакин остановился перед своей 161-й квартирой и перед тем, как отпереть дверь, достал оставшиеся деньги из кармана пиджака, пересчитал их и ужаснулся – осталось всего тысяча семьсот рублей скомканных бумажек – остатки от загульного набега на проститутский вертеп. Совесть его шевельнулась. «И это все? М-да! Слава богу, что хоть эти еще уцелели! Надо бы хоть немного денег в семью принести, нехорошо все-таки», – подумал он.

      И он переложил деньги из кармана пиджака в карман брюк – поближе, чтобы сразу же отдать их жене все до последней копейки. Но как объяснить ей происхождение денег? «А-а, скажу ей, будто в бильярд выиграл. С друзьями, мол, до полуночи в бильярд играли», – подумал довольный Жмакин.

      Однако через минуту он вдруг передумал. Семья семьей, подумал он, а заначка все же должна быть. Без нее же никак нельзя. Даже пива, как следует, не попьешь, не то, что к проститутке сбегать.

      И он, несмотря на непослушные пальцы, скатал единственную оставшуюся тысячерублевую купюру в трубочку и вставил в сигаретную пачку любимого им «Бонда» – она в аккурат вошла вместо сигареты. А оставшиеся деньги решил отдать жене.

      Открыв дверь своим ключом, он долго нашаривал на стене выключатель, зажег свет, и тут, потеряв равновесие, покачнулся и уронил висевший на стене цветочный горшок, который с грохотом упал на пол и разбился. «Вот жалость-то какая!» – подумал он. – Ох, не к добру… не к добру это!»

      В комнате справа от входной двери послышался скрип кровати и шорохи. Наверное, это проснулась жена. И точно – она вышла в прихожую, завязывая на ходу пояс желтого махрового халата. В это время Жмакин, опершись о стену спиной и пытаясь с ее помощью сохранить устойчивое положение, подняв ногу, развязывал шнурок туфли.

      «Скотина, опять нализался! – подумала жена.

      – Ты где был? – сердито спросила она.

      – Мариночка… я сегодня никакой, – вымолвил Жмакин. – Ты меня, пожалуйста, сейчас не пытай, я утром тебе все расскажу… Все-все! А теперь я хочу баиньки…

      – Ты где был, спрашиваю? – погрознела жена в голосе.

      – Ну, понимаешь, забурились с друзьями в бильярдную после работы… и… до самой ночи… Обо всем позабыли… что уже ночь, там же нет окон, Марьян, дневного света, то есть… Окна задрап… – Тут Жмакин икнул. – То есть задрапированы. Или нет… задрапир… – Жмакин снова икнул. – Ну, темно, то есть… Так увлеклись, что позабыли обо всем на свете!

      – С какими еще друзьями?

      – Ну что ты, Марьянка, как маленькая!. Какие у меня еще могут быть друзья? С Васькиным да с Авдеевым, с кем же еще… Сегодня же пятница, мамочка, разве ты забыла? Конец недели, святой мужской день…

      – Скотина – вот ты кто! Являешься за полночь пьяным и еще сказочки мне рассказываешь!

      – Ну почему сразу скотина? – возмутился Жмакин. – Как чуть что – так сразу с… – Жмакин опять икнул. – Скотина… Пятница же… Разок-то в неделю можно расслабиться, отвлечься от семьи, от работы, от заботы, а то голова кругом идет от этих нарядов да разнарядов, отчетов да расчетов, с ума же можно сойти…

      С минуту-другую жена наблюдала за тем, как благоверный, все так же навалившись спиной на стену, все еще не может справиться с туфлей, верней со шнурком, пытаясь развязать затянувшийся узел.

      – Марьян, а я, между прочим, семьсот рублей в бильярд выиграл… Вот… в к… – Жмакин снова икнул. – В кармане лежат… Да помоги мне шнурок развязать!

      И тут, наклонившись сильней, Жмакин вдруг навзничь рухнул на пол. Его организм, почувствовав горизонтальное положение, вероятно, принял это как сигнал к отбою и тотчас же свернул все свои двигательные функции. И сознание Жмакина тоже отключилось, и он больше и не говорил и не шевелился.

      «Сволочь! – разозлился жена. – Ну, и сволочь же! Что делать? Ну, что делать с этим окаянным? И эти дружки его – все как один, негодяи и пьяницы!»

      Она подошла к лежащему на полу мужу и с ненавистью изо всех сил ущипнула его за нос. Но благоверный даже ухом не повел. «Так бы нос у гада и откусила! – злилась женщина. – Проучить бы его как-нибудь, отомстить за все его похождения, за эти его пьянки-гулянки, за все мои муки, за мои бессонные ночи…» – думала она.

      Но как отомстить?

      «Вытащить его за порог, на лестничную площадку, пусть там валяется… Пусть проснется там на холодном бетоне… Будет знать, как в следующий раз пить с дружками… Впрочем, нет, там он, пожалуй простудится, хлопот потом не оберешься, да и пожалуй, разденут его», – соображала женщина.

      И ничего подходящего