Вера, Надежда… Любовь (сборник). Виктория Габышева

девочки наблюдали за Серафимом, и смеяться им не хотелось. Его рыбки-глаза метались за стеклами очков, будто им не хватало воды, губы тряслись.

      – Вы… вы издевались надо мной весь сезон! За что? Что я вам плохого сделал?!

      Люба подумала – он сейчас разрыдается, и пришла на помощь:

      – Как вам не стыдно! Серафим Георгиевич даже прочитать не может, что вы тут написали…

      – Но мы же думали его обрадовать, – пискнула Леночка.

      На мгновение в комнате воцарилась недоуменная тишина.

      – Хотите, переведу? – Леночкин голос не дрогнул, когда она читала: – Дорогой Серафим! Нам нравятся ваши усы и песни. Они мужественные и романтичные. И поете вы хорошо. Рыжие люди на земле – редкость. солнечный цвет. А вы – солнечный человек.

      – А где здесь имя?

      – Вот, – без колебаний показала Леночка. – Так ваше имя звучит в якутской транскрипции.

      – Но эта сумасшедшая физиономия…

      – Мы не художники, – пожала плечами Леночка. – Нам казалось – похоже.

      Люба молчала, не зная, как реагировать на вдохновенное девчачье вранье. Вожатый смутился, и лицо его обнаружило необычайное сходство с нарисованным.

      – Мне никто еще не говорил таких приятных слов, – сказал он взволнованно. – На следующее лето, когда снова приедут ребята из Якутии, я покажу им эту газету.

      Он вышел, прижимая ватман к груди.

      – Я коленку ободрала, – заплакала вдруг маленькая Таня.

      – Где? Покажи!

      Таня зарыдала.

      – Да нет, не сейч-а-ас! Там, на горе… А Серафим Георгиевич чем-то помазал и забинтов-а-ал! И все прошло!

      – Мне он подарил эдельвейс в гербарий, – задумчиво обронила Наташа.

      – Девочки! А ведь он и вправду солнечный!

      – Ой, давайте заменим тот лист. Может, не заметит…

      Люба не вмешивалась. Постояла, прислонившись к двери, послушала и вышла.

      …На втором листе главным словом стало «спасибо» – «махтал». За перевязанную коленку. За эдельвейс. За альпинистские песни. Лист был расписан сверху донизу, каждый, включая мальчишек, добавил свое. Все поставили свои подписи.

      Прощались тепло. Мальчишки жали руку, девочки смущались и строили глазки.

      Первую «газету» Серафим не отдал. Тогда Леночка призналась – там написано совсем не то, что она читала.

      – О чем же? – напрягся он.

      – О… о любви, – вырвалось у нее от отчаяния.

      Леночка так покраснела, что стала почти рыжей. Но она не сравнялась с ним в цвете – он стал еще рыжее.

      Как сгущенные апельсиновые облака на восходе.

      – Ладно, возьми, – сказал он, и сам вынес свернутый рулоном ватман.

      Они стояли друг перед другом. Леночке впервые в жизни с тех пор, как ей исполнилось десять лет, не хотелось кокетничать. Она засмеялась.

      – Ты почему смеешься?

      – Просто так, – Леночка смеялась, потому что подумала о нем: «Таракан… счастливый». О себе она еще вчера думала, что не очень-то и соврала. А может, и сегодня.

      Чудо под новый год,

      или