Серебряный поэт. Вадим Шарыгин

руках возношу над усопшим двором

      Нашу стихшую песню, ребята…

      Только шелест имён,

      Всех не п р о и з н е с т и!

      И дождинки летят, и года.

      И замедлены взглядом остывшим минуты.

      Поседевшее эхо доносит «прости».

      Долговязых домов мне погасшим мерещится

      Свет или след, почему-то.

      Под ногами – Россия, пуста и проста.

      И утрачена так…

      И утра не дождаться когда-нибудь…

      Ночь эту – ветром, весной доскажите!

      Раскалённая грусть обжигает уста.

      Не серчайте, что слишком далёк от обглоданных чувств

      Ваш поэт-небожитель!

      Дорогие мои,

      На исходе слова,

      Что ж, вглядимся – друг в друга,

      В огромную жизнь и в укромную даль переулка!

      Чёрно-белые клетки. Шагнула с «е2»

      Королевская белая пешка,

      Не мешкая, эхо откликнулось гулко…

      Отрывки из дневника

      Куда-то запропастилось чувство времени, счастье времени…

      Или лучше так сказать: возникло ощущение «стоящего» времени и утраты времени «сто́ящего». Заросла трын-травой память людей: о Серебряном веке русского искусства, о профессиональных романтиках, о славных улыбках и ласковой стойкости самоотверженных спутников поэзии, тех, цветаевских: «не пишущих, но чувствующих». Забрезжила тонкая полоска света на дальних подступах к моей бодрствующей душе…

      Уже не ночь.

      Ещё не утро.

      Догорают последние звёзды на предрассветном русском небе.

      Улички пустых на гармонию городов, пустых на гармоники деревень – пустынны.

      Над сонными, заброшенными в прошлое лугами реет призрачный туман.

      Медленные, медные, еле угадываемые тени всамделишных облаков сотворяют иллюзию перемен.

      Мои неказистые, извлечённые из мутной воды времени, изменённые до неузнаваемости соплеменники досматривают титры случайных сновидений. Первые пробудившиеся к жизни птицы развешивают робкие трели на распластанных в пространстве ветвях. Осторожные голоски мелькают посреди мачтовых сосен, промеж охнувших ветви в зазеркалье реки ив.

      Могучие извивы задумчивых дубов проступают из темноты. На листве застывших в хороводном кружении берёз блестит унылым жемчугом давешний дождь. Заспанная тишина постаревшего мира доносится из седой темноты – мешаниной звуков: тяжкой поступью бетонных кварталов, вспененных прибоем оставленных навсегда берегов, укромным шелестом упрятанных от современности палисадников, беспощадным листопадом осенних чувств, благородным шёпотом нищенствующих усадеб. У судеб, поданных на съедение новому, Третьему календарному тысячелетию, проявились: привкус ржавчины, приступы инфантильности, предчувствие безмозглого конца безалаберного пути бесчисленных ошалело-безликих, агрессивно-бездарных людей.

      Светопреставление утренней ночи продолжается: разгорается, разрастается, напоённое моим, так сладко не вернувшимся из детства воображением, сдобренное полуулыбкой, напитанное сосновым ароматом, насыщенное великим гулом канувшего в прорву желаний века. Россыпи росы и любимых стихотворений, и мимолётных видений. Вот и