Поднятая целина. Михаил Шолохов

колхозному делу? Сначала колхоз, потом коммуна – полнейшее уничтожение собственности. Не только быков, но и детей у тебя отберут на государственное воспитание. Все будет общее: дети, жены, чашки, ложки. Ты хотел бы лапши с гусиным потрохом покушать, а тебя квасом будут кормить. Крепостным возле земли будешь.

      – А ежели я этак не желаю?

      – У тебя и спрашивать не будут.

      – Это как же так?

      – Да все так же.

      – Ловко!

      – Ну, еще бы! Теперь я у тебя спрошу: дальше можно так жить?

      – Некуда дальше.

      – А раз некуда, надо действовать, надо бороться.

      – Что вы, Александр Анисимович! Пробовали мы, боролись… Никак невозможно. И помыслить не могу!

      – А ты попробуй. – Гость придвинулся к собеседнику вплотную, оглянулся на плотно притворенную дверь в кухню и, вдруг побледнев, заговорил полушепотом: – Я тебе прямо скажу: надеюсь на тебя. В нашей станице казаки собираются восставать. И ты не думай, что это так просто, набалмошь. Мы связаны с Москвой, с генералами, которые сейчас служат в Красной армии, с инженерами, которые работают на фабриках и заводах, и даже дальше: с заграницей. Да, да! Если мы дружно сорганизуемся и выступим именно сейчас, то к весне при помощи иностранных держав Дон уже будет чистым. Зябь ты будешь засевать своим зерном и для себя одного… Постой, ты потом скажешь. В нашем районе много сочувствующих нам. Их надо объединить и собрать. По этому же делу я еду в Усть-Хоперскую. Ты присоединяешься к нам? В нашей организации есть уже более трехсот служилых казаков. В Дубровском, в Войсковом, в Тубянском, в Малом Ольховатском и в других хуторах есть наши боевые группы. Надо такую же группу сколотить и у вас в Гремячем… Ну, говори.

      – Люди роптают против колхозов и против сдачи хлеба…

      – Погоди! Не о людях, а о тебе речь. Я тебя спрашиваю. Ну?

      – Такие дела разве зараз решают?.. Тут голову под топор кладешь.

      – Подумай… По приказу одновременно выступаем со всех хуторов. Заберем вашу районную станицу, милицию и коммунистов по одному переберем на квартирах, а дальше пойдет полыхать и без ветра.

      – А с чем?

      – Найдется! И у тебя небось осталось?

      – Кто его знает… Кажись, где-то валялась, какой-то ошкамёлок… австрийского, никак, образца…

      – Нам только начать, и через неделю иностранные пароходы привезут и орудия и винтовки. Аэропланы и те будут. Ну?

      – Дайте подумать, господин есаул! Не невольте сразу…

      Гость со все еще не сошедшей с лица бледностью прислонился к лежанке, сказал глуховато:

      – Мы не в колхоз зовем и никого не неволим. Твоя добрая воля, но за язык… гляди, Лукич! Шесть тебе, а уж седьмую… – И легонько покрутил пальцем застрекотавший в кармане нагановский барабан.

      – За язык могете не сомневаться. Но ваше дело рисковое. И не потаю: страшно на такое дело