Когда мы встретимся. Ребекка Стед

«все еще», – поправила я, – а «опять».

      Я ее читала, наверное, раз сто, еще бы ей не быть потрепанной.

      – Расскажи-ка мне про нее, – сказала Белл. – Как она начинается? Я никогда не сужу о книге по обложке. Я сужу по первой строчке.

      Первую строчку я знала наизусть – в книгу можно было не заглядывать.

      – Стояла темная, ненастная ночь, – сказала я.

      – О, такое я уже читала, – оживилась Белл. – Классическое начало. Это я люблю. Ну и про что там дальше?

      Я секунду подумала.

      – Про одну девочку. Ее зовут Мег. Ее папа исчез, и она отправляется на другую планету, чтоб его спасти.

      – А парень у нее есть?

      – Вроде того, – сказала я. – Но дело не в этом.

      – Сколько ей лет?

      – Двенадцать. – Вообще-то в моей книге не говорится, сколько Мег лет, но мне двенадцать, поэтому мне кажется, что ей тоже двенадцать. Когда я читала книгу в самый первый раз, мне было одиннадцать, и я думала, что и ей одиннадцать.

      – Ах, двенадцать, – сказала Белл. – Тогда парни еще успеются. Давай по порядку.

      – Что по порядку?

      – Книжку рассказывай. По порядку.

      И я начала рассказывать ей мою книгу. Не читать, а просто пересказывать, с первой страницы, когда Мег просыпается ночью и боится грозы.

      Белл, пока слушала, сделала мне бутерброд с индейкой и скормила с десяток витаминок C, потому что ей показалось, что у меня заложен нос. Когда она пошла в туалет, я прихватила пару виноградин – я люблю виноград, но мама его никогда не покупает, потому что ей не нравится, в каких условиях заставляют работать сборщиков винограда в Калифорнии.

      Когда мама наконец за мной пришла, она обняла Белл и прошептала ей на ухо: «С меня причитается», – как будто я какая-то обуза, а не человек, который по доброй воле распаковал три ящика зеленых бананов и перерыл всю морозилку в поисках просроченных продуктов. Потом мама купила коробку клубники – хотя я точно знаю, она считает, что клубника у Белл так себе и к тому же чересчур дорогая. Она называет ее НКП. Это расшифровывается как «нечто клубникоподобное».

      – Как этому Робби вообще взбрела в голову такая чушь – что человек способен назвать родную дочь в честь убийцы? – спросила мама. До нашего дома было еще полквартала, но она уже держала ключ наготове. Мама не любит топтаться перед дверью, нашаривая в сумке ключи. Говорит, это приманка для грабителей.

      – Не убийцы, – сказала я. – Похитителя. У Робби папа прокурор. Он говорит, правило Миранды названо по имени человека, который совершил страшное преступление. Это правда?

      – Формально – может быть. Но вообще-то правило Миранды – это жизненно важная вещь. Человеку необходимо знать, что он имеет право хранить молчание и имеет право на адвоката. Это то, без чего правосудие попросту не могло бы…

      – «Может быть» означает «да»?

      – …и потом, Шекспир. Вообще-то это он придумал имя «Миранда» для героини своей «Бури».

      Если подумать, это совершенно логично: мама мечтала быть