Великий князь. Юрий Сбитнев

горь ждал, что, ожёгшись, отец разом поднимется, уберегая глаза, смахнёт ладонью восковые кропли, улыбнётся открыто, радуясь очами.

      Игорь ждал… Но этого не произошло.

      Воск бруйко¹ капал на отцовское чело, и никто не поправил согбенную свечу.

      И тогда Игорь закричал вовсе не думанное им, само собою вырвавшееся, словно бы с исподу души:

      – Пошто убили тату?! Пошто жжёте его?!

      И пал на пол.

      Никто не говорил тогда ему, что отец умер по злоумышлению. Но он с того самого крика был уверен в этом.

      И только много спустя больший средь самых верных друзей Олега Святославича – боярин Пётр Ильинич утвердил Игоря в той тайной вере.

      – Свели в могилу отца нашего, свет Олега Святославича, милостники Мономаховы, – ответил, не чинясь, на прямой вопрос Игоря. И добавил раздумчиво: – Пошто и сводить? Отец наш зла в сердце ни на кого не держал. Особливо на Мономаха. Простил ему перед Богом и зло его, и наветы, и облыжные письмена… Всё простил. Мне о том ведомо. Не то что зла – обиды не было в сердце Олега Святославича. Тих и чист душою был. Семьёю своей радый. Сынов-то сколь народилось! Ростить надо, научать жизни. Без распри с Мономахом жил. Толичко и поссорились мало, не по злу, по разумению в святом деле…

      Об этой малой и последней распре отца с великим князем Игорь знал, но и подумать не мог, что из-за той ссоры так жестоко и подло поступит с отцом Мономах.

      …Тогда переносили мощи святых Бориса и Глеба в новую церковь. Владимир Мономах настаивал, чтобы раки поставить посередь храма под шатром. Отец и дядя Давыд были тому противники. Строить храм начал ещё их отец – Святослав Ярославич, определив место захоронения великих святых, о чём поминал и в завещании перед смертью.

      И хотя Давыд Святославич в том споре уже склонялся забыть волю покойного, Олег Святославич был непреклонен.

      Не получилось согласия в том святом деле.

      И тогда митрополит Никифор молвил:

      – Вершите жребий. И – как Господь укажет!

      Выпал жребий Олега Святославича.

      И рады были тому люди. Шли к руке князя Олега и к столу его. И митрополит, и епископы, князья и бояре, и сам Мономах был на обеде у Олега Святославича.

      Много пили на пиру, а доле говорили. Славили князя, вспоминали давние полцы² его – скитания по белому свету. Горькие обиды, выпавшие на юные годы. Страсти и мытарства юного княжича, лишённого отчины. Но главным в тех искренних толковинах и заздравиях было одно – не озлобился душою Олег Святославич. Рад миру на Руси не токмо меж княжеской родовой, но и с Великим полем – соседями и сродниками.

      Мономах в том углядел вражду себе. Сердцем на пиру был хмур, лицом улыбчив. Слушал пьяную балаболу, сам поднимал чашу за брата, но и знал: что у трезвого гостя на уме, то у пьяного на языке. Выходило на пиру, что вопреки его самолюбию подымает хмельная Русь князя Олега до великокняжеских почестей.

      Но не испортил пира Мономах, поднялся над столом с пенным кубком в руке, мигом затихло застолье, а он, обведя каждого трезвым взором и оборотясь грудь о грудь к Олегу Святославичу, произнёс высокое заздравие ему. Выпил до дна, ахнул кубок об пол и обнял брата вохлест, целуя в губы.

      Грянул пир в одно великое горло: «Ура-а! Любо! Любо!»

      Вот он какой, Руси великий князь – Мономах! Душою великий!

      Шли со здравием к Мономаху, славили и величали его.

      Подошёл и Пётр Ильинич:

      – Спаси тебя Бог, Владимир Всеволодович! Любо Руси, когда оба вы два!

      Побратался Пётр Ильинич с великим князем и, припадая лицом к плечу его, услышал тайно сказанное:

      – Два медведя в одной берлоге не живут…

      Отпрянул, глянув в лицо Владимира Всеволодовича. Не ослышался ли? Тот глядел впряка³ хмельно и весело:

      – Люб ты мне, боярин… И князь твой люб…

      Однако не ослышался Пётр Ильинич, было это: «Два медведя в одной берлоге не живут…»

      О том и рассказал Игорю много спустя в одном из походов.

      Давно уже не было на свете отца, никто боле и не помнил о их последней малой ссоре с Мономахом, по-дружески решённой, давно уже никто не позволял укорить Игоря облыжной славою отца, а тем паче притеснять и даже бить боем, как это случалось в раннем детстве. Ушёл, забылся с возмужанием сына подлый навет на отца, но Игорь-то знал: всё ещё жива кривда в сословиях недругов их рода, в писаниях Мономаховых верников⁴, благословлённых его духовниками.

      И, чего горше, привычкою стало в княжеском Мономаховом гнезде винить во всех бедах гнездо Олегово.

      – Не так живёт княжеская Русь, – сказал тогда Пётр Ильинич. – Не так! По правде жить надо!

      Этого и хотел Игорь. Коли ложью пятнается прошлое – в будущее бедой прорастёт. И об этом знала простолюдная Русь, как могла хранила и оберегала правду о прожитых стародавних

1

       Бруйкий – бойкий, быстрый.

2

       Полцы – скитания; полкать – скитаться, слоняться, шататься.

3

       Впряка – в упор, глаза в глаза.

4

       Верник – верный, доверенный человек.