Склейки. Наталья Лебедева

видно мыши, и поэтому красный свет из-под ладони в те мгновения, когда рука поднимается над столом, кажется чудом.

      Склонив голову, он колдует над моим сюжетом.

      – Вот так и вот так… Давай? – приговаривает он. – Класс, хорошо старается Димыч, надо будет ему сказать. Какая красота, ну надо же! Плесень, капли, окно пыльное, унитаз вон какой нарядный… Ради тебя старается?

      Я краснею от удовольствия.

      Мне нравится, что Леха не торопится клеить, когда не поджимает время. Мы сидим и тихонько болтаем обо всем на свете, но больше всего – об офисе.

      – Леш, – спрашиваю я, – а ты здесь был в четверг, когда Эдика?..

      – Нет, не был, – отвечает он, подрезая следующий кадр. – Вечером был, а потом ушел, как новости свел. А что?

      Пожимаю плечами:

      – Просто интересно. Хочется все же узнать, что случилось.

      – Хочется.

      – Может быть, у кого-то был мотив?

      – Был.

      – У кого? – Я подскакиваю на месте.

      – У Захара – точно был.

      Я разочарована: Захар Лехе – вечный враг; он забирает себе все проекты, где работать надо мало, а получить можно много. Он – главный режиссер.

      – Ну конечно, и одиннадцатое сентября – тоже Захар. – Я тяну к Лехе скрюченные пальцы, делаю вид, что хочу его задушить.

      – Нет. – Он вдруг становится совершенно серьезен, и я понимаю: не выдумывает.

      – А что?

      – Да деньги они все делили. Оба – сквалыги, что тот, что другой. Разве не знаешь? Делали вместе халтуру под выборы, деньги забирал Эдик. Вот и вышло – Эдику дала, Захару – не дала…

      – Он что, все деньги…

      – Все, не все – не знаю, но Захар обиделся – мягко говоря.

      – Стой! Стой ты! – кричу я, тыча пальцем в экран.

      – Что?! – Леха отнимает руки от кнопок и смотрит на меня. Но я уже и не думаю о Захаре.

      – Назад давай, – говорю я. – Там кадр хороший. Тетка плачет.

      Леха отматывает немного назад, и мы видим: женщина, темноволосая, кудрявая, с короткой стрижкой, в дешевом, но чистом домашнем халате смахивает с лица крупную слезу. Леха двигает мышкой, перемоткой гоняет слезу вниз и вверх по щеке и соглашается:

      – Хорошо снято, крупненько так. Я ее приклею к унитазу.

      Клеит. Получается, что женщина плачет, глядя на заполненный жижей унитаз.

      – Несмеяна, – говорю я.

      – Это да, – кивает Леха. – Наплакала… темненьким таким.

      Мы ржем минуту, а может быть – две. Потом я откашливаюсь и говорю:

      – Хватит, Леш. Нехорошо как-то. Они, представляешь, так живут.

      – И что, там все и правда вот такое? – искренне интересуется он.

      – Ага.

      – Хреново.

      Дальше мы клеим молча. Грустно на все это смотреть, хотя на экране казармы выглядят не так страшно, как вживую.

      Вдруг я вспоминаю:

      – Так что Захар?

      – Да что? Бесился. Знаешь, как они орали друг на друга в последнее время? Жуть, тут офис дрожал.

      – И что, ты думаешь, он мог?

      – А кто его знает?

      – А зачем?

      – Низачем.