Крестоносцы 1410. Юзеф Игнаций Крашевский

можете учинить: таких четверо глаз десяток мужских стоят.

      Казалось, что Носкова ещё колеблется.

      – Должно быть так, как мы говорим, – кончил казначей живо. – Я везу вам приказ великого магистра, а за вашей безопасностью следить будем, потому что вы для нас дороги. Письма важные; если послы короля Сигизмунда ничего не сделают, чтобы войну замедлить раньше, чем нам больше подкрепления придёт из Германии, это может сделать на брате княгиня Александра. Она будет недалеко от дороги и лагеря Ягайлы, заедет к нему, либо он к ней. Вы, несомненно, короля увидите.

      – Мне неинтересно на него смотреть, – отозвалась Носкова.

      – Разумеется, вы увидите его и опишите нам через посланца каждое слово, каждую складку на его лбу. Пусть бы старик и Офку увидел, у него олоферновские страсти, а из неё была бы Юдифь!

      Он поднял руку вверх, потом посмотрел на смутившуюся торговку, и из кубка медленно выпил вино.

      – Тихо! – оглядываясь, воскликнула Носкова. – А что если девушка это услышит? Она с ума сойдёт. Ей только это и нужно, чтобы голова пошла кругом. Её следует непрерывно тушить, не разжечь! Вы не хотите моего несчастья!

      – Счастья, пожалуй! – прервал Мерхейм. – Всё бы христианство как героиню её славило, если бы спасла его от хитрого врага.

      Носкова беспокойно оляделась, держа пальцы на устах. Монах смеялся.

      – Не бойтесь, – сказал он, – между тем, речь идёт о письмах и о новостях: слуг мы вам подберём…

      Весь разговор вёлся тихо и вблизи от наполовину прикрытой двери спальни. Ни Носкова, ни Мерхейм не заметили, что девушка, которая подав вино и фрукты, ушла, потом, унося платье, подкралась за приоткрытую дверь и подслушивала. Может, не все слова матери она могла уловить, но то, что говорил казначей немного громче, ей легко было подслушать. Носкова и казначей молчали, когда послышался шелест платья из-за двери и Офка, смеясь и хлопая в ладоши, испугав мать, вбежала в комнату. Она стояла напротив матери, по очереди смотря на монаха и на неё.

      – Матушка! – воскликнула она. – Я всё слышала! Я всё знаю и сердце моё скачет. Мы поедем, матушка, поедем.

      Встревоженная и гневная Носкова с грозным лицом обратилась к дочке, делала ей знаки, чтобы молчала. Казначей смеялся, полный радости.

      – Вот это мне женщина! Вот мне Юдифь, – крикнул он, – это мне верный слуга Ордена, не боится ничего, готовая и в огонь, и в воду. Бог тебе за это воздаст!

      – А! Я? Хоть завтра на коня и в дорогу! – отозвалась она весело. – Мама, в дорогу! Я до сих пор нигде не была, один раз только в Мальборге у Божьей Матери и в Тухоле. Я здесь уже задыхаюсь в этих стенах, за которыми света не видать. Мы поедем великолепно, по-княжески, в окружении двадцати вооружённых слуг, по-княжески, на княжеский двор к славной княгине, ягайловой сестре. За это стоит великому магистру ноги целовать.

      Она подскочила, хлопая в белые ладоши.

      – На коня! В дорогу! Лошади я не боюсь, воинство меня не пугает, а увидеть необъятный свет – это восторг! Мама! Князей, королей, княгинь, баронов, дворы, замки…

      Искоса