Убыр: Дилогия. Шамиль Идиатуллин

оказывается, так и ждал у стеночки напротив, – и в коридор вышли мама и папа: свежие, подтянутые, задорные и с блестящими глазами. Мама воскликнула:

      – Чего стоим, бездельники? Живо сестру будить!

      Папа за ее спиной улыбнулся почти по-старому. А Дилька радостно завопила из комнаты:

      – А я встала давно!

      – Ой ты умничка моя. Пулей умываться и завтракать, – скомандовала мама.

      За завтраком тоже было почти по-старому: мама подкладывала всем разные кусочки, Дилька трепалась, болтая ногами, папа молча мёл, а я думал, как можно так одинаково худеть, если один такой прожорливый, а другая, кажется, третий день ничего не ест – только чай пьет. Много пьет, правда.

      Папа с мамой оба похудели, можно сказать, страшно. Нет, скорее, некрасиво. У папы щеки, например, ввалились так, что оттягивали нижние веки, и глаза сделались как у пса бассет-хаунда. И не блестели совсем – в отличие от маминых. Мама зато стала слишком остроносой и тонкогубой. Зато она хоть как-то с Дилькой беседовала. А папа, говорю, мёл. Молча. И первый раз голос подал, когда Дилька похвалила чудесную погоду. Всем корпусом повернулся к окну, поспешно набычился и промычал сквозь набитый рот.

      – Что? – спросила мама, не отвлекаясь от намазывания очередного бутерброда для Дильки.

      Папа все так же, монолитом, повернулся к столу, глотнул так, что горло раздулось, как у кобры, и сказал, подняв и опустив руку:

      – Неприятно просто.

      – Что неприятно? – удивилась Дилька, а мама сказала:

      – Авитаминоз. К врачу, к врачу.

      – Сама, – ответил папа и откусил полбутерброда.

      Дилькиного.

      Дилька обиженно засопела, глаза у нее забегали и остановились у мамы за спиной.

      – Мам, смотри, какие голуби! – воскликнула Дилька.

      – Да, очень красивые, – согласилась мама, намазывая маслом последний ломоть.

      А ведь когда за стол садились, я целый батон почал.

      – Нет, ты смотри, один вообще белый! – не унималась сестра.

      Голуби были действительно красивые, один совсем белоснежный, второй коричневый в серую крапинку. Бродили по нашему карнизу, беспокойно косясь в комнату.

      – Да, я вижу, – сказала мама не оборачиваясь.

      – Да ты даже не оборачиваешься, – обиженно протянула Дилька.

      Мама резко выпрямилась, положив руки на стол, – нож брякнул о тарелку, – как-то непонятно приблизила лицо к Диле – не вставая и особо не вытягивая шею – и назидательно сказала:

      – Я знаю, когда и куда оборачиваться, поняла? Нет никаких голубей.

      Дилька и я посмотрели ей за спину. На карнизе было пусто.

      Я почему-то вспомнил дурацкий сон и понял, что пора все-таки спросить. Хотя бы о том, выходил ли папа ночью из квартиры.

      И тут папа захохотал – давясь и всхрапывая, задрав лицо к потолку и растопырив руки.

      Он был не распухший, не в плаще, а в костюме и лицо не отворачивал, – но все равно меня как в колодец макнули. Я застыл, боясь что-то сказать или пошевелиться. Больше всего