Лестница к самому себе. Лиана Хаким

коленки, но я старалась идти также медленно и спокойно, и слышала стук своего сердца в ушах. Зайдя в магазин, я видела пару женщин, которые ходили в зале, продавщица уткнулась в какой-то женский журнал. Я не оглядывалась и не смотрела по сторонам. Я протянула бумажную купюру продавщице и смотрела в ее глаза в надежде, что она поймет и произойдет какое-то чудо. Но она бросила мелочь в мою ладошку и поставила буханку хлеба на прилавок. Я положила хлеб в пакет и вздохнула.

      Напротив отдела с хлебом был отдел напитков и сладостей. Подойдя, я протянула 10 копеек на стакан томатного сока. Пока пила, я думала. Мне пришла лишь одна мысль: можно убежать с другой стороны магазина через дворы. Я залпом выпила сок, сняла свои шлепки, прижала к себе булку хлеба, вышла на улицу, набрала полную грудь воздуха и помчалась. Господи, как же я боялась, но бежала, не чувствуя ног. В тоннеле я увидела мужчину, но он был выше того, от кого я сбежала. При выходе из тоннеля уже виднелся тот двор, в котором ждал меня тот дядька. Но я не бежала, а летела босиком, стаптывая ноги чуть ли не в кровь. Я добежала до дома так быстро, что меня вырвало возле подъезда. Я забежала на 4 этаж и стучала в дверь, что есть силы. Мама открыла с недоумением.

      – Что так быстро? – резко спросила она.

      – Мама! – выдохнула я громко, задыхаясь от эмоций и перехватившего дыхания. – Ко мне подошел дядька и позвал в свой дом за кассетой для папы.

      – Какая кассета? Ничего такого папа не говорил. Ладно, иди, умойся, придет отец, расскажешь ему.

      Меня трясло, я зашла в ванную, по-прежнему борясь со страхом. Как жить дальше? Как ходить в магазин? Как я пойду на танцы? Слезы текли ручьем.

      Пришел папа, как всегда он был в хорошем настроении. Мама ему все рассказала. Папа был в шоке. Вызвали милицию, повезли меня показать, где это было, мне было дико страшно, мне казалось, этот дядька смотрит на меня из-за дерева. Даже сейчас я пишу, и у меня дрожь по коже. Конечно, мы никого не нашли. Я сидела дома, наверное, неделю. Никаких разговоров родители не проводили. Я стала плохо спать, ночью мне стал сниться один и тот же сон: какие-то линии разных цветов, школьный уличный стадион и я одна, и эти линии то сходятся, то расходятся, что-то похожее на линии, как сигнализация в музеях. Я кричала от сужения этих линий, но мне хотелось всегда досмотреть сон, но не получалось.

      Я всегда прощала маму, пока была ребенком, даже когда она прокричала, что лучше бы я сдохла. Но в моей голове постоянно стучала мысль, что она потеряла из-за меня свою маму, и я виновата в ее болезнях и бедах.

      Когда заболевала я, мать приходила в бешенство. Летом я всегда мучилась аллергией, и маме было плевать, ее только раздражал моей болезненный вид, она выгоняла меня на раскаленное солнце полоть огород. Детство полностью состояло из домашнего труда: мыть, готовить, стирать, убирать с утра до вечера, изо дня в день. Зато в красивой одежде недостатка не было, только надевать я ее могла по праздникам, а с ними была напряженка. Единственным праздником был поход к матери на работу.

      Она всегда меня ругала, не важно, провинилась я в чем-то или нет. Причина могла быть любой.