Коля Тайга. Полосатый крысолов. Фима Жиганец

с Кацапетовки он, – отзывается кто-то из тёмного угла. – Московский.

      Московских в зонах почему-то не любят. Как и питерских. Видимо, сказывается всегдашняя смутная неприязнь провинции к столице. Для Тайги это – ещё один козырь.

      – Москвич… – бросает он куда-то в неопределённость. – Москвичи, москвичи, на хуй лезут, как сычи. Вот такой у нас фольклор, – неожиданно и как бы извиняясь, сообщает он, но обращается опять-таки не к Власу, а ко всей почтенной публике. Дескать, не в обиду сказано, а так, для общего кругозора.

      Подобного Влас стерпеть уже не в силах.

      – Ты, падло полосатое! – орёт он, бросаясь на «смотрящего».

      И тут же оказывается на полу с вывернутыми руками.

      – Пустите, вы, волки! – хрипит он. – С вас за всё спросят, за всё!

      – Тут он прав, господа арестанты, – обращается Тайга к зэкам. – За всё надо спрашивать. По понятиям. Шо у нас здесь, одесский цирк? Каждый кувыркается, как хочет, вякает, что в голову взбредёт…

      В спальном помещении уже собралась толпа. Большинство осуждённых давно забыли о телевизоре. Какой там секс, когда рядом порнуха!

      – А по понятиям, господа арестанты, – продолжает Тайга, – Влас имеет с Валеры десять тонн. Карточный долг – долг чести. Да отпустите вы парня, чего вы ему ласты покрутили?

      Гостя отпускают. Он стоит злой, взъерошенный и хмурый.

      – Есть у тебя чем рассчитаться, Валера? – спрашивает Тайга.

      Растерянный Валера только хлопает кобылячьими глазищами.

      – Тогда, конечно, придётся подставить попу, – констатирует «смотрящий».

      Валера бледнеет, хотя в темноте это незаметно. В толпе проносится недоумённый ропот.

      – Ну, получай, что причитается, – обращается Тайга к Власу.

      Тот настороженно и выжидающе смотрит на каторжанина. Понимает: это лишь увертюра.

      – Шевелись! – подбадривает Тайга. – Время пошло. Мы тебя, конечно, не торопим, но и ты нас пойми. Нам ведь тоже кое-что причитается получить. С тебя.

      Влас невольно отступает на шаг – и упирается спиной в стену из зэков.

      – А как же ты думал, братка? – задушевно растолковывает дядя Коля. – За базар отвечать надо. Закосорезил ты, Москва. Закосорезил… Вообще-то я человек незлобливый. Если бы ты просто на меня отвязался, я бы, может, и простил. Ну, спросил бы для порядку. Как говорится, дал бы почувствовать братскую руку, отпустил бы хорошего «леща»… Но ты ведь «полосатую масть» офоршмачил²⁸. Народ не поймёт. Придётся и тебе становиться на четыре кости. И будет у нас завтра на зоне двумя девочками больше.

      Наступает тягостное молчание.

      – Тайга! – вдруг начинает жалобный скулёж слесарь-должник. – Тайга! Ну давай решим как-нибудь по-мирному!

      – Не надо было судьбу дрочить! – зло обрывает Тайга. – «Как-нибудь»! Вот сейчас и узнаешь, как таких нибуть!

      – Дядя Коля, в натуре, – заступается Алихан, – может, замять это грязное дело? Ну, ты простишь этого «быка», а он – Витюху.

      – А меня кто – Господь простит? У них с Таранкиным – личные разборки,

28

Офоршмачить – опозорить.