Кафка на пляже. Харуки Мураками

мастера со всего Сикоку.

      Наша группа поднялась на второй этаж. Высокий лестничный пролет. Перила из черного дерева отшлифованы до блеска так, что даже при легком прикосновении на них оставались следы от пальцев. В окне на площадке красовался цветной витраж – олень, вытянув шею, лакомился виноградом. На втором этаже располагались две комнаты для гостей и просторная зала. Раньше ее пол покрывали татами, здесь устраивались банкеты и разные встречи. Теперь пол был деревянным, а стены украшены каллиграфическими свитками и японской живописью. Посреди залы возвышался большой застекленный стенд с памятными подарками и вещами, имевшими интересную историю. Гостевые комнаты были устроены по-разному: одна в европейском стиле, другая – в традиционном японском. В европейской стояли большой письменный стол и вращающееся кресло. Все выглядело так, будто здесь и сейчас кто-то живет и работает. За окном росли сосны, сквозь кроны которых виднелась линия горизонта.

      Парочка из Осаки по порядку обходила выставленные в зале вещи, вслух зачитывая пояснительные таблички. Дама довольно громко делилась впечатлениями, а муж как бы воодушевлял ее своим поддакиванием. Похоже, между ними царило полное согласие. Меня эти экспонаты не особенно интересовали, я больше разглядывал всякие архитектурные детали. Перешел в европейскую гостевую комнату, и тут появилась Саэки-сан.

      – Хотите – можете сесть в это кресло, – предложила она. – Тут сидели Сига Наоя и Танидзаки Дзюнъитиро. Дзюнъитиро Танидзаки (1886–1965) – японский писатель.] Кресло, правда, не совсем такое, как тогда…

      Я присел, тихонько положил руки на стол.

      – Ну и как? Уже появилось желание написать что-нибудь?

      Я слегка покраснел и затряс головой. Рассмеявшись, Саэки-сан вернулась в соседнюю комнату к супружеской паре. Не вставая со стула, я поглядел ей вслед: удивительно изящно и естественно она ходит. Не знаю, как сказать, но в ее манерах и движениях было что-то особенное. Повернувшись спиной, она точно хотела передать мне что-то. То, чего не выразишь словами. Не передашь, когда стоишь лицом к лицу. Но я не понимал, что именно она хотела мне сказать. Я вообще многого не понимал.

      Сидя в кресле, я оглядел комнату. На стене висела картина маслом – вид, как я понял, местного побережья. Художник писал ее в старой манере, но краски были свежие. На столе – большая пепельница и электрическая лампа с зеленым абажуром. Нажав кнопку, я зажег свет. Напротив меня на стене висели старомодные черные часы. Вроде антиквариат, а время показывают точно, подумал я. Половицы местами стерлись, стали неровными и жалобно поскрипывали под ногами.

      Экскурсия закончилась. Пара из Осаки, поблагодарив Саэки-сан, убралась восвояси. Оказалось, члены кружка любителей танка у себя в Кансае. Ну жена еще куда ни шло, а вот ее благоверный… Тоже мне стихоплет! Только и может, что поддакивать и кивать. В таком деле, как стихи, самостоятельности надо побольше. А может, на него находит, когда он сочинять садится? Что-то такое осеняет?

      Вернувшись