Мир Дженнифер. Антон Ильин

постоянно оборачивался, чтобы убедиться, не отстал ли Платон, а убедившись, что тот придерживается правильного курса, продолжал плыть дальше. Минут через десять сахарная гряда сменилась обычным песчаным дном. Деревья стали попадаться все реже. Света поубавилось, и благостный уют встретился с неприветливым холодом. Платон посмотрел вниз.

      На дне лежали камни и обломки каких-то аппаратов, очень похожих на батискаф, в котором он только что находился. Песок был темным, серым, словно вулканической породы, кое-где виднелись ямы, в них мерещилось нечто колючее и, возможно, живое, точно морской еж. Платон от страха зашевелил сильнее ластами и приблизился к своему покровителю. Гриша посмотрел на Платона и, по всей видимости, чтобы приободрить, показал ему большой палец левой руки, так как в правой он держал предмет, похожий на совок.

      Товарищи плыли метрах в десяти над дном, двигаясь за плотным косяком аквалангистов, белесые тела которых, обвитые пузырями, походили на призраков доисторических рыб. Прошло, наверное, еще минут десять, прежде чем аквалангисты наконец-таки подплыли к нужному им месту. Платон испытующе вглядывался вперед, но его зрение никак не могло распознать, что там было за скалистым выступом, который они только что миновали.

      Приблизившись, Платон увидел пирамидальной формы скалу размером с десятиэтажный дом. В скале, в самой ее середине, было треугольное отверстие, куда и заплыла группа. Оказавшись внутри, Платон заключил, что проход, скорее всего, не был естественным. Об этом свидетельствовали ровные края стен угольно-черной породы. Еще наблюдательный Платон отметил, что лаз этот кренился, закручиваясь вниз. То есть они плыли не горизонтально, а скорее начинали вертикальное погружение. Это было неприятно, но Платона успокаивало присутствие Гриши и его заботливое к нему отношение. Он всегда был добрым малым. Слегка инфантильным, слегка грустным, безмерно доверчивым и совсем неконфликтным.

      «Какой же он все-таки хороший человек», – думал Платон, стараясь не отставать от участников этой затянувшейся экспедиции. Платон часто бывал несправедлив к Грише и без меры высокомерен. Гриша для него всегда оставался тем, на кого он мог не только положиться, но, что хуже всего, накричать, сорваться, зная, что это всегда сойдет ему с рук. Гриша со всем соглашался и, как казалось Платону, испытывал в его отношении благоговейное восхищение. Платон любил поучать Григория, учительствовать, ругать его за тупость и изредка хвалить, понимая, что иногда нужно бросать кость изголодавшемуся псу, чтобы тот не убежал. Платон покраснел. Он испытал в этом марсианском подземелье внезапный прилив стыда за то, что так думал и поступал, за то, что позволял себе непозволительное. Его гордыня, как едкая кислота, разъедала все вокруг, оставляя его одиноким и неприкаянным. И только Гриша имел чуть ли не сверхъестественный иммунитет, чтобы самовлюбленный эгоист не остался совсем один – так сказать, без присмотра.

      Лаз