Отчего умерла моя мама. Александр Евгеньевич Режабек

ее руководство не любит упоминать, хотя даже само ее название придумал никто иной, как Александр Сергеевич. Родителей, Катя, надо знать, а не выдумывать о них истории.

      Этот же плохой период нашей жизни ознаменовался изменением характера и поведения наших, несмотря ни на какие трудности, частых гостей, когда-то молодых журналистов, которых мальчишкой знал и я, но уже, как и наши родители, куда более степенных и заматеревших. Они по большей части делились на две категории: на тех из прежней жизни, которые остались в Ростове или Волгограде и делали карьеру там, и тех, которые тоже перебрались в Москву. Первые, как правило, были давно и хорошо устроены, стали местными начальниками большего или меньшего масштаба. Они с иронией и снисхождением смотрели на наш убогий быт, но любили вспоминать молодые годы и частенько после бурного и веселого вечера просыпались утром у нас на одеялах, лежа поперек крохотной кухни. Спал, уступив очередному гостю свое кресло-кровать, частенько там же, но не без удовольствия, и я. Вторые, приехавшие в Москву кто раньше, кто позже нас, были вроде бы и ближе нам по духу, но, с другой стороны, постепенно становились все более чужими. Они ведь тоже успели остепениться и заматереть. И, хотя им были понятны проблемы выживания, с которыми столкнулись наши, Катя, родители, взаимоотношения бывших близких друзей развивались со временем не в сторону укрепления, а наоборот. На это были объективные причины. Во-первых, все уже были значительно старше тех мальчишек и девчонок, которыми они, по сути, были в периферийных молодежных газетах, а возраст, как известно, не улучшает характер и не прибавляет ума. Но главное было даже не в этом. Москва разбросала их по разным изданиям, которые даже в советское время позволяли себе быть более либеральными или более консервативными. И старых друзей начала разводить в стороны разница в мировоззрениях. И поэтому посиделки становились все более напряженными, а страсти постепенно накалялись. Я, к примеру, до сих пор помню жаркий спор, возникший у нас дома в 1968 году по поводу ввода войск в Чехословакию, когда наши родители настаивали на том, что это – агрессия против чужой страны, а любимый всеми душа компании дядя Саша Яковенко рвал на себе рубаху и орал, что идет добровольцем воевать против капиталистических приспешников, стремящихся разрушить социализм в братской славянской стране. И с каждым годом такой раскол только усугублялся, а количество сохранившихся старых друзей уменьшалось. Кстати, с семьей дяди Саши наши родители дружили дольше всех остальных, а ты, Катя, повзрослев, успела познакомиться с его двумя сыновьями.

      А еще я, сестричка, не понял ту часть твоей исповеди, в которой ты утверждаешь, что мама со страхом умоляла тебя, не дай бог, никогда не передавать никому того, о чем говорилось дома в компании гостей из-за угрозы грозящих нам репрессий и чуть ли не лагерей. Если такое говорили тебе, то нечто подобное должен был слышать и я. Но не слышал. Или мои родители так вдруг изменились? А я всегда шокировал