Тайны коттеджного поселка. Наталья Владиславовна Петрова

бабка, – Кондрат прикрывался рукой, – чего разоралась, старая? Подумаешь, цветочек один сорвали! Посмотри, как дитё веселится! Жалко тебе цветочка что ли?

      – Да где ж один цветочек? – сокрушалась та, – только-только молодой куст расцвел, а они все цветы ободрали! Нет, ты посмотри на них!

      За обедом история повторялась. Обычно строгий Кондрат, не позволяющий ребятне баловаться за столом и играть с едой, особенно с хлебом, сажал Веронику на колени, давал ей ложку и подвигал ближе свою тарелку. Малышка неумело зажимала в кулачке столовый прибор, другой рукой макала хлеб в борщ и совала прадеду в рот. Тот послушно принимал угощенье и благодарил правнучку. При этом счастливо улыбался, по его подбородку на чистую рубаху стекали бордово-свекольные ручьи.

      – Вот ведь дурень, совсем ополоумел на старости лет, – Агафья ничего не могла поделать с мужем, только недовольно качала головой.

      А еще Кондрат разрешал Веронике то, о чем другие правнуки даже не мечтали, – девочка могла пить из его кружки.

      То была необыкновенная кружка, прадед принес ее с войны. Немецкая, а может и союзническая, была она сделана из прочного блестящего металла и закрывалась закручивающейся крышкой. Горячий чай не остывал в ней несколько часов. Но пить из нее было удобно – по краю шел ободок из пластмассы, которая всегда оставалась холодной. Из такой же пластмассы была сделана и удобная ручка. Кружку нельзя было опрокинуть, хотя она не магнитилась. Со знанием дела Кондрат Тимофеевич объяснил родне, что это происходит из-за создания «воздушной подушки» на дне посуды, и назвал кружку «непроливайкой». А еще строго настрого запретил к ней прикасаться, даже мыл сам. Только Вере разрешал с ней играть.

      Умер Кондрат зимой восемьдесят первого года, месяца не дожив до восьмидесяти пяти. Помня его строгий наказ, любимую трофейную кружку Агафья положила в гроб вместе с мужем.

      Сама она пережила Кондрата на целых шестнадцать лет, умерла в девяносто седьмом, окруженная детьми, внуками и правнуками. Похоронили ее в любимой шелковой шали, ярко бордовой с диковинными узорами из цветов и листьев. Ее в подарок жене Кондрат принес с войны в сорок пятом.

      На похороны к Кондрату Тимофеевичу приехал фронтовой товарищ Дмитрий Николаевич. Помянул боевого друга, выпил за упокой сначала Кондрата, затем Опанаса, тот умер двумя годами ранее. Опьянев, расплакался, вспомнил, как попал на фронт пятнадцатилетним, и как мужики его спасли.

      Когда правнуки Кондрата начали приставать с расспросами, где и как они с дедом воевали, отмахнулся, – нечего, мол, рассказывать. Сказал только, что война – это не романтика и не приключения, а голод, холод и смерть. А еще добавил, что попали они однажды втроем в окружение, и спасло их чудо, а еще вера. При этом посмотрел он как-то странно на Веру и погладил ее по голове.

      ***

      Сорок третий год подходил к концу, на дворе стоял ноябрь. Тот год оказался переломным в войне. В январе была прорвана блокада Ленинграда, в феврале после продолжительных боев под Сталинградом