Невинная девушка с мешком золота. Михаил Успенский

поспешно заявил Морган. – Я на вас и так, почитай, разоряюсь. Оставите все деньги у девок, а потом и начинаете: Морган, Морган… А меня вовсе и не Морган зовут, Морганом меня только кличут, а от родителей я – Сенофонд Пятеримыч…

      – Ну, Сенофонд Пятеримыч, ну, миленький… – застонали студенты.

      – Не дождётесь, – сказал жестокий хозяин.

      – Тогда придётся опять трясти панычей, – вздохнул тощий арап.

      Ляхи, почуяв неладное, наладились бежать, но в них вцепился добрый десяток рук. Трясти, как всегда, пришлось силачу Луке. Он взял в каждый кулак по панычу, перевернул их кверху дном, отчего обнажились их короткие кривые ножки, затянутые в лиловые чулки.

      – Кардиналами будут, – похвалил еретиков Лука и начал трясти.

      Звенеть монеты где-то звенели, а сыпаться на пол не сыпались.

      – Что за притча? – удивился Лука и хотел было поставить потрясённых панычей обратно на ноги, но Грьшько Половынка вовремя его остановил:

      – Та воны гроши у роте завжды ховають! Бережись, шобы не сковталы!

      – А, так вот почему они всё помалкивали! – возмутился такому коварству Лука и легонько столкнул Яцека и Недослава головами.

      Потом ещё разок.

      Потом посыпались и денежки, да не медные, а серебряные, с гордым профилем Кесаря-Искупителя.

      Пристыженные панычи, угрюмо друг на друга поглядывая, вернулись на своё место, причём умудрились уместиться рядом.

      – То ж не гроши, – проникновенно сказал Тремба. – То слёзы наши. То стипендия ватиканская…

      – Ласковое теля двух свиноматок сосёт, – заметил арап Тиритомба.

      – И не подавится, – добавил Хворимир Супница.

      – Теперь и на закуску хватит! – воодушевился Куприян Волобуев.

      Хватило и на закуску. Обрадованный Морган, самолично подавая на стол, ещё и оправдывался, что рыбный пирог не пышен: проклятый богодул не дал тесту подняться как следует.

      И начали молодые люди поглощать ром, с джином смешанный, и заедать его пирогом, кидая Рыбьи кости в скупердяя-Моргана. Подумаешь тоже, Сенофонд Пятиримович какой нашёлся!

      Панычи, рыдая, норовили наполнять себе чарки всклень и сильно частили, поскольку пили-то на свои кровные.

      Разгорячённый и безудержный арап звонко запел крамольную латинскую песню – опять-таки им же переложенную на родной ерусланскии. Своего арапского он не помнил: Патифон Финадеич младенцем выиграл чёрного сироту у заморского шкипера в очко.

      Пейте тут. пейте тут.

      В радости и в горе.

      В пекле рому не дадут —

      Здесь мы выпьем море!

      Юность быстро пролетит,

      Заведётся простатит

      И другие хвори…

      И другие хвори…

      В благополучии человек сам себя забывает. Но его быстро уняли – не тот нынче Галс, чтобы такие песни горланить. Затянули свою, местную, грустную, ан и та на крамолу под конец поворотила:

      Над страной моей родною

      Солнце всходит и заходит.

      Я не знаю, что со мною.

      Только