Внутри. Евгений Гатальский

И в отличие от него, я буду не бурчать, а говорить с энтузиазмом.

      – Это конечно так… просто… вдруг с Пауэрсом что-то случилось?

      Я сажусь и беру Сэнди за руки.

      – Тоже начинаю переживать, – говорю я. – На звонки не отвечает, дома его нет. Я, – вспоминаю о словах Клэр, – зайду к нему сегодня. Зайду вечером.

      – Если его опять не будет, то что тогда? – спрашивает Сэнди, спрашивает без эмоций – к такой Сэнди я не привык и, надеюсь, никогда не привыкну.

      – Не нужно загадывать наперед. Если его вновь не будет, я позвоню в полицию. Постарайся не задумываться на тему возможных "если".

      – Постараюсь, – покорно говорит Сэнди. – Просто вчера… у Таи умер брат, и я еще вспомнила о картотеке с рабами от Клэр, которую, ты, кстати, так и не посмотрел. Плюс искусствовед… Все это очень странно…

      – Странно, – соглашаюсь я и думаю – рассказывать Сэнди про женщину в латексе или нет.

      Сэнди уходит в себя, уходит не так, как уходят творческие люди, а так, когда думают об омерзительных вещах.

      – Не веди себя так, миссис Страсть! – Я шлепаю Сэнди по попе. – Происходит что-то странное, но объяснение этому наверняка найдется. А пока оно не нашлось, не вижу поводов для волнений.

      – Ты так считаешь? – Задумчивость в голосе моей Сэнди перемешивается со скепсисом.

      Я решаю ответить в стиле вдохновленной Сэнди.

      – В темноте, конечно, можно споткнуться, но можно также наткнуться на розы.

      Сэнди улыбается, улыбается, скорее, не от поднявшегося внезапно настроения, а от нелепости моей метафоры, и говорит:

      – Разве что наткнуться на шипы. Даже самые красивые розы бесполезны в темноте.

      Я решаю пояснить:

      – Ты расстроилась из-за горя Таи, поэтому такое настроение вынуждает тебя думать о тех вещах, о которых ты в хорошем настроении никогда не подумала бы. И ты даже не знаешь, хорошие это вещи или нет – ты просто о них не знаешь.

      Кожа на моей груди вздрагивает, словно бы вспоминает о горячем воске от женщины в латексе. Я на всякий случай добавляю:

      – Того, о чем ты не думаешь, не существует. Думай о хорошем и не думай о плохом…

      Я успокаиваю не Сэнди. Сэнди не нужно успокаивать, ее нужно дразнить. Я успокаиваю себя.

      Сэнди долго смотрит на меня, смотрит таинственно. Такие взгляды я люблю, правда сейчас не знаю, радоваться ли любимой таинственности любимой или нет.

      – Ты звучишь как начитанный ребенок, – говорит моя Сэнди.

      Затем берет подушку и бьет ей меня по лицу. Это хороший знак. Удары подушкой лучше вдумчивого спокойствия, поэтому я беззаботно падаю на спину, падаю как вьетконговец, в которого выстрелил Рэмбо.

      Сэнди берет из шкафа до сих пор пахнущее кондиционером для белья полотенце и идет в ванную. Я взглядом провожаю ее легкую поступь, затем трогаю свое лицо, чувствую под пальцами терпимую щетину, но говорю:

      – Мне надо побриться.

      – После меня, мистер Ревность.

      – Я опаздываю к Пауэрсу.

      Сэнди возвращается в спальню