Прятаться больше не с кем. Бонхол

солнце. Практически неуловимо раскачивается кирпич, который кто–то засунул в верёвочную петлю, под кирпичом – подобие упавшего стула: две поставленные друг на друга покрышки. Верёвка привязана крепким узлом к массивному крюку, торчащему из потолка.

      Крюк вмонтирован плохо, покачивается вместе с кирпичом и тихонько скрипит. В полузаброшенном здании кроме меня никого, по крайней мере здесь, на третьем этаже. На первом есть небольшой склад тротуарной плитки, но туда практически никто и никогда не заходит.

      Ветер поднимает вверх сухую грязь, я дышу этой взвесью, вдыхаю сильно до тех пор, пока не появится желание чихнуть. И раз, и два. Слезятся глаза – все в пыли, песке, и изображение смазывается. Стены плывут, деревья в оконном проёме покрываются рябью, начинается дождь.

      Сажусь на деревянный ящик и жду. Рассматриваю грязные кроссовки, шрамы на ногах и руках; рисую пальцем на полу какую–то хуйню. Злюсь, затаптываю нарисованное, снова поднимаю пыль, встаю, беру ящик и швыряю его в стену, прыгаю на него, ломаю, он громко хрустит, выламываю руками рейки, они оставляют занозы, ну и насрать, прижимаюсь спиной к стене, дышу глубоко, я – океан, я – большое лёгкое голубого кита, вдох–выдох, вдох–выдох, чихаю, складываюсь пополам, руками почти дотягиваюсь до мысков кроссовок, теряю равновесие и падаю, упираясь головой в пол.

      Хаха, я грёбаный идиот.

      И тогда мы встретились впервые. Скайп, чатики – ну, ничего особенного там не происходило, пустой трёп. Ты знала и так, без моих никчёмных подкатов, что я хочу тебя выебать. Готика – тугой корсет и опухшее лицо с подведёнными глазами, игры в суицид, грязь, говно, непрокрашенные волосы, больницы, ночь, бессонница, бравада. Северо–восточная окраина Москвы.

      Ты наблюдала за двумя предыдущими практически в реальном времени – и от этого только больше распалялась. Ты и общалась с ними, и встречалась в выходные, если на улице было не холодно. Тот же бессмысленный трёп, то же желание казаться необычными. Я знаю, на чьём члене ты тренировалась, чей член обхватывала своими пухлыми губищами, чей..кому ты заглядывала в рот, в глаза и называла чуть ли не своим «учителем».

      Кажется, его звали «Колдун», да? Какой–то слегка припизднутый малый, на бесплатные и туповатые фокусы которого ты повелась. И велась долго, не один год. Алистер Кроули переродился в Свиблово и ты первая об этом узнала.

      Пока ты ему отсасывала, он рассказывал тебе о мёртвых невестах, о том, что ты одна из них, но по какой–то непонятной причине всё ещё жива. Подготавливал тебя по–своему, а ты и рада была сдохнуть, наглотавшись таблеток и шагнув вниз с последнего этажа ховринской больницы. Падать и блевать. Блевать и падать.

      Колдун так или иначе присутствовал с нами всегда. Твоё настроение было нестабильно, резко менялось – «я не могу от него отделаться, он меня не отпускает, держит, будто я верёвками к нему привязана». Конечно привязана, только не к нему, а к его стулу. И он старается, пыхтит, не меняя выражения лица – злого и бесстрастного – и множество личинок будущего сатаны липнут к твоему животу.

      Я ждал на выходе с «Римской». Когда я был уже на месте, ты только садилась в метро. Где ты была на самом деле, я