Букет из двух нарциссов. Саша Магнолева

человек осторожно помыл ее десять антикварных ваз из богемского стекла, три хрустальные люстры, сто двадцать старинных шкатулочек, серебряные подсвечники, да и всю квартиру заодно.

      – Там у нее сиделка живет, так что квартиру часто убирают, особо возиться не придется, – убеждала меня Христина.

      Однако я уже была научена горьким опытом и понимала, что наверняка по углам в квартире полно пыли и паутины, а сантехника вся в налете и мыльном камне. И знание жизни меня не подвело.

      Когда Христина ушла, сиделка, африканка с дредами, то ли на сносях, то ли просто любительница фаст-фуда, лениво спросила меня:

      – Ты откуда?

      – Из России.

      – А… не знаю, где это. Я из Либерии. Знаешь такую страну?

      – Знаю. Я училась в школе, – съязвила я, но либерийка не восприняла эту издевку на свой счет и спокойно отправилась в спальню смотреть телевизор. Старушка, отдыхавшая в другой комнате, попросила ее убавить звук, но та лишь ругнулась в ответ.

      Обрадовавшись, что никто не путается под ногами, я решила в первую очередь вымыть антиквариат. Но вот незадача – на кухне вся раковина и столешница были заставлены грязной посудой: ковш с пригоревшей кашей, кастрюля с отбитым дном, тарелки с трещинами и бесконечные чашки с серым налетом. Сиделка явно относилась к своим хозяйственным обязанностям спустя рукава.

      Перемыв посуду, я принялась за живых свидетелей былых эпох. На некоторых вещи даже дышать было страшно, не то что мыть, настолько они были хрупкими. Высокие вазы из стекла толщиной, наверное, с десятую часть миллиметра, я мыла изнутри и снаружи, нервно сглатывая. Еще тревожнее мне было только нести их обратно на место на каминной полке: на ковровое покрытие был положен большой ковер, а на него – еще с десяток маленьких толстых половичков то там, то тут, так что пол был мягким, как матрас, и походка на нем становилась нетвердой.

      Закончив с этими реликвиями, я приступила к обычной уборке – вымыла кухню, а в гостиной вытерла пыль и помыла люстру. Пока я там же пылесосила ковер, либерийка на кухне кормила старушку какими-то жутко вонючими коричневыми консервами, подозрительно похожими на собачьи.

      Старой венгерке угощение явно не пришлось по вкусу, и она тихо бурчала на свою недобросовестную сиделку. Но та знала, как заткнуть этот фонтан стенаний.

      – Это грех – так говорить о ближнем, как вы обо мне. Если вы меня уволите, то причините мне вред, и простит ли вас за это Господь? У вас скоро операция на сердце, вот умрете, и будете перед ним отвечать за то, что меня обижали! – увещевала африканка.

      После этого старушка сидела несколько часов молча в своей комнате, глядя в стену грустными глазами.

      Когда я добралась до ее спальни, где все было в пыли и кружевах, она стала расспрашивать меня, как я оказалась в Америке, а потом рассказала, как девяносто лет назад сама сошла в Нью-Йорке с парохода из Европы, держась за руку отца. Она все рассказывала и рассказывала, пока я стирала пыль с мебели и собирала по углам паутину, отбивала