Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том первый. Нелли Шульман

Равенсон не походил:

      – Он обеспеченный человек, – решил охранник, – может быть, прочел в газете о восстановлении СССР, после войны, и захотел помочь. Шведы миссии в Германию посылали, в лагеря. Правда, они только своих граждан вывозили… – охранник снял трубку внутреннего телефона.

      Идя по голому коридору, Степан понял, что четыре года не ступал на территорию СССР:

      – Последний раз в Мурманске, на аэродроме… – его вели ходом для посетителей. На стенах не висели лозунги, в коридоре не стоял бюст товарища Сталина. Заведя его в комнатку, с простым столом и двумя стульями, охранник указал на большие часы:

      – Пять минут… – медленно, раздельно, сказал он, по-русски, для верности выкинув пять пальцев. Степан кивнул, дверь закрылась.

      Он рассматривал пустынный, залитый солнцем двор:

      – По-русски я последний раз в Нойенгамме говорил, с Петей. Тихо, правда, чтобы никто не услышал… – за кованой решеткой посольства шелестела зеленая листва деревьев, на Виллагатан: – Иоганн, наверное, на лето зал закроет. Уедет с Гретой в шхеры, в рыбацкую деревню. Они пять лет друг друга не видели. А я Констанцу почти три года… – сердце, опять, тоскливо заныло:

      – Скоро я ее увижу… – твердо сказал себе Степан, обернувшись, на скрип двери. Советский дипломат, в скромных очках, с железной оправой, в сером костюме, держал его шведский паспорт.

      Илья Семенович Чернышев смотрел на своего бывшего соученика, по Московскому университету. Чернышев учился на историко-филологическом факультете, Петр Воронов, на юридическом. Юноши заседали в одном комитете комсомола, и участвовали в одном наборе, в наркоматы:

      – Петр на Лубянку пошел… – последний раз Чернышев видел Воронова в начале июня сорок первого года, в Берлине, – а я в наркомат иностранных дел… – в середине мая, в Стокгольме получили радиограмму из Москвы.

      Генерала Власова, предателя дела Ленина-Сталина, гитлеровского прихвостня, арестовали в Чехии, с его штабом. Почти все высокопоставленные власовцы сидели в закрытой, внутренней тюрьме, на Лубянке. По данным от союзников, и по допросам самого генерала, выходило, что оберштурмбанфюрер Воронцов-Вельяминов, бывший Воронов, антисемит и мерзавец, лично расстреливавший евреев и партизан, пропал без вести. Последний раз его видели в тоннелях берлинского метро, в начале мая. В радиограмме нарком Берия лично предупредил работников посольств, ответственных за обеспечение безопасности, о возможном визите Воронова.

      – Он притворится своим братом, близнецом… – Илья Семенович, радушно, улыбался, – Степан пропал без вести, на войне… – Берия запретил упоминать в радиограмме об истории с так называемым полковником Вороновым. Эйтингон с ним согласился:

      – Сделаем вид, что Воронов, после ранений, вернулся в авиацию и… – Наум Исаакович повел рукой, – как говорится, во многих знаниях, многие печали… – об истинном лице полковника