Собрание сочинений. 2 том. Николай Ольков

ской системе Ridero

      Глухомань

      Повесть

      1

      – Ну и брызги же от тебя летят, Дарья Мартемьяновна, не поберегись – с ног до головы оплещешь.

      – Не видишь, крыльцо домываю, скоро начальство придет, а у меня растворено – не замешано.

      Дарья, подоткнув подол застиранной юбки и широко расставив ноги, спускалась по ступеням высокого конторского крыльца, выманивая за собой жирную октябрьскую грязь. Она не глядя узнала по голосу Семена Федоровича, своего ровесника, и даже сердце екнуло. Сказала с деловой резкостью:

      – А ты чего с утра пораньше приперся?

      – К начальству вопрос, – уклончиво ответил ранний гость, тщательно уминая во влажную землю тощий окурок.

      Дарья выпрямилась, отжимая тряпку, обернулась, у Семена, как всякий раз, душа замерла: не пожилую женщину, а крепенькую круглолицую белянку-красавицу, курносую, с кудряшками видел он перед собой

      – Ты, верно что, по большому делу, коли в хромовых сапогах и при шляпе. Шляпу-то зачем надел, сроду не видела тебя при шляпе.

      Семен Федорович обиделся:

      – Не смотришь в мою сторону, Мартемьяновна, вот и дивно тебе, что я прибарахлился. А я, шутки в сторону, всегда стараюсь быть при аккурате, стало бы тебе известно. Чтобы ваш брат, бабы, не чесали языки по моему поводу.

      – Да ладно тебе, в обиду впал. Я ведь без злобы. – Она вытряхнула тряпку, отойдя чуть в сторону от Семена, выплеснула из ведра воду и подошла к гостю, вытирая озябшие руки подолом верхней юбки.

      – Как поживаешь, Семен Федорович? Авдоха твоя как здоровьем?

      – Я ничего сам себя ощущаю, а Авдотья плоха. Дотянет до лютых морозов, потом всей деревней яму долбить придется.

      Дарья вздохнула:

      – Христос с тобой! Такие речи!

      Семен оживился:

      – А я, Дарья, без сожаления, скорей бы. Детей нет, рыдать некому, сам для приличия слезу пущу, и опять вперед.

      Дарья помолчала, потом спросила:

      – Ты проходить будешь или тут подождешь?

      – Постою, пусть просохнут плахи-то, а то наслежу, опять от тебя взысканье.

      – Много я с тебя взыскивала.

      Семен встрепенулся:

      – А ты суммируй, какую жизню я прошел, много чего получается после нашей разлуки, и все за твой счет.

      Дарья вздохнула:

      – Нашел время и место. Грех тебе при живой жене такие разговоры проводить. А вот и начальство идет.

      Директор совхоза Гурушкин в плаще и резиновых сапогах, но тоже при шляпе, громко поздоровался, омыл сапоги в большом корыте, глянул на Семена.

      – Ты не ко мне ли, Семен Федорович?

      – Ежели примите, благодарен буду, а нет времени на меня – дождусь парткома, тот обязан.

      – Проходи, – сказал директор, – парткома теперь до второго пришествия не будет.

      – А что с Володимиром Тихоновичем?

      – Ты телевизор смотришь?

      – «Рабыню Изауру». Третий раз. Смотрю и плачу.

      – Не о том слезы льешь, Семен Федорович. Разве не слышал, что советы распустили и партию прикрыли?

      – Так то не нашу! – обрадовался Семен Федорович. – Прикрыли какую-то в недоразвитых странах, знаю.

      Гурушкин вздохнул:

      – Ладно, пошли в кабинет.

      Семен присел на краешек стульчика у стола, невысокого роста, чисто выбритый, сухой лицом и телом, он был не по годам подвижен и бодр.

      – Григорий Яковлевич, ты мне скажи, как дальше будет деревня? Вчерась, сам видал, дойных коров погрузили на скотовозы, колбасы, стало быть, захотелось новым князьям и боярам. И что дале? Коров прирежем, чем кормиться будем? Ты же вечный крестьянин, хоть и не старый еще, но ты же в понятии, что без скотины деревня станет пустой.

      Директор размял сигарету, затянулся, разогнал клубы дыма рукой.

      – Спросил бы что попроще, Семен Федорович, к примеру, дровишек или тесу на забор.

      – Ты мне про тес не намекай, сам знаю, что два века не живут, тесины меня вторую пятилетку на чердаке дожидаются. Батьку твоего вон на сколь пережил, а он только на три годика и постаре. Воевали вместе, а там день за два, а иной и полжизни стоил. Я тебя сурьезно спрашиваю, потому как не могу ума дать, что деется. Хлеб куда нынче дели? Молотили-молотили, через два дня пришел – скукурикало зернышко, под метлу увезли. Терлись, сказывают, тут трое чернявеньких. Это не продзаверска ли возобновилась? Говорили, что в тех отрядах голубоглазых тоже немного было.

      Григорий Яковлевич посмотрел в лицо этому пожилому человеку, давно пенсионеру, но понимающему совхоз как родное существо, хотелось сказать ему все, о чем думал в эти последние дни октября, да и вообще весь год шел к этому вопросу: а что дальше? Даже в районе слова не давали сказать, в область вовсе не вызывали. Но неизбежность