Собрание сочинений. 5 том. Николай Ольков

человек охотно ответил:

      – Это мама. Просто я заказал портрет с фотографии, где ей только тридцать.

      Родя и сам не мог понять, зачем он затеял этот разговор:

      – Она умерла недавно?

      – Десять лет назад. Я убрал даты, зачем людям знать? Пусть видят её красивую и беззаботную. – Мужчина поправил цветы.

      – А вы живете в другом городе? – зачем-то спросил Родион.

      – Почему вы так решили? – удивился мужчина.

      – Ну, вероятно, редко бываете, вот слёзы…

      – Мы бываем каждую субботу, просто сегодня я рано освободился на работе и решил заехать. Мы бываем всей семьёй, у нас трое детей. Мама нас видит, я думаю, что она радуется за нас. А вы тоже навещали родителей?

      Родя смутился:

      – Нет, я по другому случаю. Моя мать похоронена в деревне.

      – Не мать, а мама. Так следует говорить. А это далеко?

      – Не особенно, по нынешним скоростям… – замялся Родион.

      – Вы часто у неё бываете? – спросил мужчина.

      Бывакин испугался: вот влип в беседу, ладно, что охрана не слышит.

      – Бываю, но редко.

      Молодой человек улыбнулся:

      – Надо почаще навещать, ведь это мама, она нам дала жизнь, и нить эта непрерывна, из поколения в поколение. Извините, я заговорил вас.

      – Это вы меня простите, – сказал Родя и быстрым шагом пошёл к машинам.

      – Домой! – кивнул водителю, и три джипа рванули с места.

      Дома принял душ, одел только плавки, открыл холодильник, налил в рюмку коньяк, сел на низкий диван. Коньяк чуть взбодрил, но вдруг возникло неуместное воспоминание: тот молодой мужчина сказал, что у него трое детей. Конечно, есть жена. От него даже запах домашний, какой-то незнакомый Родиону, вот от него постоянный запах одних и тех же духов, ему подбирали специалисты из десятков разных склянок. Остановились на этом, заплатил пятьсот баксов, а потом Ангелочек, Ангелина, девушка из приёмной, как попугай, знающая только одну фразу: «Родион Петрович занят», принесла ему флакон туалетной воды точно с таким же ароматом. Родя вдруг вспомнил, что в детстве любил щи, которые мать оставляла у загнетки в русской печи, и он, обжигаясь, доставал ухватом чугунок, поварёшкой накладывал, а не наливал в блюдо густые щи, красные от перепревших овощей, пахнущие капустой, луком и ещё чемто, деревянной ложкой доставал из горшка сметану, размешивал в блюде и жадно хлебал, подставляя под ложку кусок хлеба, чтобы не капать на стол. Иногда мать оставляла в печи большую сковороду, закрытую тяжёлой крышкой, Родя выуживал её клюкой, горшеиком прихватывал крышку, и запах запечённой в сметане картошки наполнял избу. Есть следовало с краюшка, дочиста вычищая дно и стенки жаровни, а потом закрыть и поставить в печь – мать придёт, станет ужинать.

      Он встал, налил ещё коньяка, сделал пару глотков. Раньше пил много и разное, а потом взял себя в руки: три рюмки, и только коньяк, настоящий