Медовый месяц. Кай

других. Только спроси, милая, сколько на этом табурете сидело таких же конфузящихся дам и господ. Десятки, если уже не сотни! Я делаю голоса. От тебя требуется только довериться мне, дорогая Леи, и позволить своему телу использовать врождённый у любого человека музыкальный дар как ему подобает быть использованным.

      Лорелеи почувствовала румянец на щеках. Впервые кто-то кроме мамы назвал её Леи. Ей нравилось это. Амелия источала особенное тепло: такому человеку хотелось отдаться всем сердцем. Она представила, как певица выступает в большом оперном зале полном тени и бархата. На просторной сцене она делает глубокий вдох, и раскатистые нежные ноты льются из её груди. Никто не сомневался, что эта женщина делает голоса, а не просто учит петь.

      – Итак, моя хорошая, постарайся повторить для меня эти ноты.

      Амелия сыграла несколько нот, которые девочка силилась взять, ан как бы она ни пыталась, звук не давался ей. Певица только качала головой и перебирала одну за другой клавиши. К концу занятия Лорелеи опустилась на табурет чуть ли не в слезах.

      – Я не умею петь, – настойчиво твердила она.

      – Дорогая, – певица опустила крышку рояля, – ты не должна уметь петь. Ты должна только дышать и доверяться. Самые сложные звуки идут от простого выдоха. Людской природе свойственно усложнять самые примитивные вещи, но ни в коем случае это недопустимо в музыке.

      С глубоким вдохом Амелия запела. Она широко раскрыла рот, чтоб все до единого звуки выходили из горла, а руки развела в стороны, как будто ловила ими ноты. Комната наполнилась чистейшим вокалом. Леи слушала с замиранием дыхания. Этот простой звук колыхал что-то настолько глубоко в её душе, что к горлу подступили слёзы. Лишь певица смолкла, на комнату опустилась непривычная тишина.

      – Ты обязательно будешь петь, моя дорогая. Я сделаю твой голос инструментом, с помощью которого ты будешь играть музыку напрямую из собственной души, милая. Не сомневайся во мне.

      Леи распрощалась с Амелией на добродушной улыбке. Пока она шла по вельветовым коридорам до малой дверцы, ей хотелось снять обувь и всей стопой утонуть в шелковистый вельвет. Вокруг была тишина, ан трепещущие язычки свечей, случайные двери, картины, вельвет, цветы – весь интерьер всё что-то шептал на ухо.

      Девочка вышла на крыльцо. Она поцеловала дверь на прощание и пошла домой по освещённой карамельными фонарями улице. Мимо дети спешили домой, а с побережья доносились журчанья воды. На горизонте, высоко над полосой, где встречались небо и земля, светилось пару далёких точек. В Лорелеи теплилась надежда, что одна из них – это маяк, откуда мама присматривает за ней. Как б она обрадовалась узнай, что её дочь наконец принялась петь! Мама мечтала являться на концерты своей девочки и часами слушать взапой, а под конец минут пять аплодировать стоя вместе со всеми. Она всегда говорила, что у неё ангельский голос. Весь вечер Лорелеи пела от самого сердца за любым делом,