Современные рассказы. Собрание сочинений. Том 17. Николай Ольков

в хромовые сапожки не заглядывал, как в зеркальце, а у бюргера свиней пас!

      – Товарищ инвалид! Ведите себя! – капитан вскочил.

      Максим продолжал сидеть, его била дрожь, пот залил глаза:

      – Я пока еще только калека, инвалидом вы меня признавать не хотите, потому что за это копейку платить надо.

      Он встал и, тяжело припадая на деревяшку, вышел из кабинета, оставив на крашеном полу струйку яркой крови из лопнувшего шва на культе.

      После обеда процедура закончилась, всем дали третью группу инвалидности, вторую только тем, у кого не было обеих ног. Но самое непонятное было в строгом наказе главного врача в апреле всем прибыть на перекомиссию.

      – Правда, мужики, чо до апреля изменится?

      – Какой ты бестолковый, Киричонок, и отец твой такой же был. – Максим уже успокоился и не мог упустить возможности подначить. – В апреле весна, все живое в рост прет, ты же знашь, что ни корову, ни бабу в это время не удержишь, щепа на щепу… Вот и возникли у советской власти опасения, что рука у тебя вырастет, а ты, сволочь подкулачная, сокроешь сей факт от любимого государства, и будешь продолжать огребать ежемесячно свои полторы сотни.

      Василий Фёдорович, родственник и грамотный человек, шепнул Максиму:

      – Ты придержи язык, а то не посмотрят, что инвалид, подметут.

      – Зачем я им? Кормить задаром.

      Василий засмеялся:

      – Ага, пельмени для тебя все комсоставом будут лепить. Да подведут к ближайшей стенке и шлепнут, а потом протоколом тройки оформят. Эх ты, фронтовичек!

      В субботу, напарившись в бане, Максим помыл и выскоблил ножом деревяшку, надел чистую рубаху и сказал матери:

      – Пойду к Ивану Лаврентьевичу в карты поиграть.

      А сам мимо Иванова дома подался в другую сторону, где жила Мария Горлова с ребятишками. Осторожно с мужиками поговорил, не хаживает ли к ней кто – сказали, что нет, не хаживает. Подошел к избенке, выдернул верхнюю жердинку в воротцах, через нижнюю с трудом переволок деревяшку, лампа в простенке горит, но дверь уже заперта. Неловко погремел щеколдой, из избы кто-то вышел.

      – Хозяйка, открывай, а то ветер сёдни холодный.

      – Не открою, не признаю я.

      – Максим Онисимов, извещение ты мне приносила.

      – Ну, дак я тебе его отдала. Какой спрос?

      – Беда с бабой! К тебе я пришел, пусти хоть на минуту, култышку перевяжу, а то не дойти до дома.

      Крючок сбрякал, отпустив дверь. Максим следом за хозяйкой вошел в избу. Чистенько прибрано, хоть и бедно. Русская печка в треть избы, стол, три табуретки, койка. С полатей свесились две стриженые головы, Володька и Генка, он уже знал их имена. В избушке этой раньше жили Заварухины, Максим тут бывал. Мария прошла в кутний угол, села на залавочек.

      – Бери табуретку, переобувайся.

      Максим снял деревяшку, перемотнул портянку, крови не было. Отложил протез в сторону.

      – Посижу маленько. Ты пореченская родом?

      – Там родилась, потом здесь в няньках