Орден Прометея. Одран Нюктэ

я – зверь, всегда готовый насытить чрево кровью человека.

      Лишь отзвучали жестокие, беспощадные по наготе вскрываемых причин, самоосуждения, и маска оказалась снята. Она приоткрыла оскал голодного хищника, не ведающего людской разумности. Но хищник был в узде и вызывал скорее жалость, нежели панический ужас. На секунду Маркусу почудилось, что морщины на белой коже складываются в сеть, неумолимо стягивающую разверстый рот, сшивающую его края, как хирург расправляется с раной. Еще мгновение – и ни тени борьбы, прежний рыцарь Юлиус приветливо и ровно говорил:

      – Я не так красив, как может показаться. Моя сила – во взгляде, и только.

      Он снял куртку, через голову стащил шелковую рубашку.

      – Мне сложно вспомнить, когда последний раз я представал перед кем-либо без одежд.

      Маркус опомнился, резко подошел, сжал его худые руки. Граф улыбнулся по привычке одними губами. Привлек к себе. Отстраненно добавил, едва заметно покачиваясь, словно баюкал младенца:

      – Тебе должно быть страшно, брат Маркус. Никто не желал бы стать ближе мне. Это опасно.

      Обнимать его Маркуса почему-то не тянуло. Смертельная худоба, какой не увидишь даже у нищих и больных, синие узлы и линии вен, пролегающие под кожей – невольно отталкивали. Маркус освободился от невесомых уз, чуть медленнее, чем чтобы дать посчитать свой поступок проявлением пренебрежения.

      Граф не удерживал его. Опустился на край каменного ложа, выжидательно подперев ладонью подбородок. Монах сделал вид, что ищет что-то в шкафу. Не издав ни единого возгласа разочарования или гнева, Ротмунд по-солдатски быстро оделся. Когда монах отвлекся от пустых закромов, то увидел невозмутимо ожидающего его графа за столом. Тот кивнул ему, приглашая присесть напротив.

      – Я хочу просить ответного 'жеста доброй воли'. Пожертвуйте свою кровь. Будьте моим донором. Я не требую этого. Решите сами, как вам быть. Мне было бы приятно. В целом мире для меня нет больше ничего, что взаправду могло бы осчастливить меня, сблизить нас.

      – Боже, Боже, в какую пропасть я сейчас падаю… – еле выдохнул Маркус, силясь уместить душевную боль в огоньке готовой погаснуть лампы. Его озарила спасительная идея: – Скоро рассвет. Если вы повремените немного, до будущей встречи, я обещаю поразмыслить над этим. Договорились?..

      ***

      Маркус все еще сидел за столом, перекидывая пальцами бусины четок. Непроизвольно он дотронулся до белой тряпицы, которой была перевязана ладонь правой руки. Размотал, уставился на сухую стигму на тыльной стороне. Между собой, они с Юлиусом называли ее 'цветком', 'розой' и 'поцелуем возлюбленного'. Юлиус редко ею пользовался, всего лишь раз в год, но она упорно не зарастала и, что удивительно, не гноилась. Улика, за которую Лазарь продал бы душу, знай он ее значение.

      Ах, как крепко они с Юлиусом были опутаны секретностью, они двое – прямо тайный орден! Церковь, гниющая изнутри, вобравшая в себя все земные пороки, и власть гражданская, опьяненная золотом, – обе хотели жить, во что бы то ни стало. Жить в роскоши, в лености.