Спасенному рая не будет. Книга первая. Воскресший утопленник. Трилогия. Юрий Дмитриевич Теплов

арба по бездорожью.

      На следующее утро, едва Алексей продрал глаза, к нему в гостиничный номер заглянул редактор. Поманил пальцем. В коридоре сказал, понизив голос:

      – «Запор» внизу. Жду.

      – Конспирация?

      – Угу.

      До работы оставалось еще больше двух часов. Утро было безоблачным и птичьим. «Запор» натужно гудел, карабкаясь по горной дороге, и догуделся до густого ельника, где и остановился.

      Алексей не выдержал, спросил:

      – Что случилось?

      Не отвечая, редактор вытащил на полянку свой потрепанный рыжий портфель. Расстелил на траве газету с Анюткиной статьей. Выложил бутерброды и выставил бутылку коньяку.

      – С утра пораньше? – удивился Алексей.

      – Есть повод.

      – Какой?

      – Прокурора снимают. А первого секретаря на ковер во Фрунзе вызвали.

      – Откуда информация?

      – От обкомовской сороки.

      Ай, да телефонный номер с бесстрастным голосом! Ай, да Егор Кузьмич!

      С началом рабочего дня обкомовский курьер привез в редакцию официальный ответ на статью: «Расследованием установлено… факты подтвердились… отстранен…».

      Алексей послал за именинницей машину. Редактор с отсутствующим видом читал гранки. Газетный народ слонялся по углам и шушукался. Секретарь ячейки был застенчиво тих и сторонился разговоров с коллегами. Две Татьяны откровенно насмехались над ним и восторженно жевали Алексея глазами. Приехавшая в редакцию Анюта холодно произнесла:

      – Спасибо, – и отвернулась.

      Командировка близилась к концу. Алексей больше не загружал Анюту заданиями. Не заходил в их забитую под завязку комнату. Не приглашал в свой кабинет. В пятницу под вечер она сама заглянула к нему.

      – Вы когда уезжаете?

      – В среду.

      – Мама приглашает вас завтра в гости.

      – А ты?

      – Я… тоже.

      Неужели стена рухнула? Как же поздно она рухнула! А рухнула ли?..

      Анютина мать чопорно представилась: «Ирина Семеновна». Пригласила к столу. Манты брызгали соком. Отоваренная по талонам и настоянная на облепихе водка соколом летела под малосольные огурчики. Анюта рюмку лишь пригубливала и почти ничего не ела.

      Хмель снял первоначальную неловкость, раскрепостил язык. Алексей живописал московскую митинговую жизнь, в которой можно орать о чем угодно и наезжать на кого угодно. Жалел гонимого партийца Ельцина, никак не предполагая, что через шесть лет станет плеваться при одном упоминании его фамилии. Обе слушали, как сказку, и вздыхали.

      Затем Анютка вышла на кухню. Ирина Семеновна сказала:

      – Вот вы уедете, а ее выгонят.

      – Не позволим! – самоуверенно заявил Алексей.

      – Она ведь у меня совсем беззащитная. Родилась слабенькая. Пошла только в два года. Росла молчком. Да и сейчас постоять за себя не может.

      – Не скажите! Пишет, как бритвой режет.

      – Когда пишет, смелая. А потом шишки считает