Танец на разбитых зеркалах. Кармаль Герцен

чувствовала, что осталось ей недолго. Но в этом она могла винить только саму себя. Однажды она заснула, не заметив, что догорает обсидиан, а окно, ведущее в ночь, приоткрыто. И как только обсидиан погас, тьма не преминула этим воспользоваться – проникла в дом сквозь оконную щель и оплела шею Эны в удушающем объятии. Она проснулась от собственного крика…

      Роковая случайность, стоившая ей невероятных болей и понимания, что совсем скоро ее сын останется совершенно один. Один против вездесущей тьмы.

      С тех пор Эна медленно угасала, и боль с каждым часом становилась все сильней – тьма изнутри растерзывала ее душу. Но она не могла допустить, чтобы ее сын узнал правду. Узнает – никогда не оставит ее, а это необходимо. Эна не могла позволить, чтобы он остался здесь, в этом всеми забытом уголке треклятого мира. Не могла позволить, чтобы Адам, как и она, оказался проклят тьмой.

      – Адам, я думаю, настала пора тебе отправиться в Скарфолл и попытать удачу.

      Он изумленно взглянул на нее поверх зажженного обсидиана, который внимательно изучал – как скоро догорит, как скоро оставит их в кромешной темноте? При взгляде на сына защемило сердце. Истинный ангел – золотисто-русые вьющиеся волосы, светло-голубые глаза. Кто они такие, эти ангелы, Эна помнила смутно – осталось какое-то зыбкое воспоминание на задворках сознания, до которого не дотянуться, не облечь в слова…

      – Мама, но…

      – Сколько можно сидеть взаперти? Вода кончается, еда тоже. Так не может продолжаться бесконечно. Тебе нужен нормальный дом, а не эта хибара посреди островка тьмы. Да и обсидианов осталось совсем немного – боюсь, дольше тянуть уже нельзя.

      Адам молчал – признавал ее правоту, но и оставлять мать одну не хотел.

      Эна открыла шкатулку, которую всегда запирала на ключ. Пять обсидианов, надежно запрятанных в зачарованную черную ткань, которая гасила их магию. И шестой – уже почти догоревший осколок, освещающий их дом.

      – Тут десять обсидианов. Пять тебе – пять мне, все справедливо. – Эна заставила себя улыбнуться. – Попробуй устроиться слугой в какой-нибудь богатый дом – если творцом стать не выйдет. А потом заберешь и меня, как у тебя все сложится удачно.

      Эна знала, что этого никогда не случится. От проклятия тьмы спасения нет. Люди гаснут – что заряженные обсидианы – медленно, болезненно, неотвратимо… Она, смертельно больная – лишь обуза для сына, у которого вся жизнь еще впереди.

      Эна вложила в ладонь сына последние обсидианы и поспешно захлопнула крышку шкатулки, чтобы Адам не увидел, что она пуста.

      – Хорошо, мама, – сказал он с тяжелым вздохом. – Я вернусь – до того, как обсидианы догорят.

      – Иди, милый, и помни – я очень тебя люблю.

      Обняла так крепко, как только позволила притаившаяся в костях и крови болезнь. Прижалась морщинистой щекой к щеке сына, сморгнула слезы и мысленно прошептала: «Прощай».

      Когда за Адамом захлопнулась дверь, Эна села у окна и еще долго наблюдала за тем, как в океане тьмы мерцает огонек– зажженный