Без гнева и пристрастия. Анатолий Степанов

восклицал пузатый ответственный дядя:

      – И чего им не хватало? Молодые, энергичные. Им доверили ответственные места в нашем руководстве, они могли бы плодотворно трудиться на благо нашей родины. Мы им доверяли, мы ими гордились! Как же: один – герой афганской войны, другой – из самых молодых профессоров нашей страны. Они были нашей надеждой на будущее, и вот те на! А все нынешняя жизнь, с ее культом доллара. В такой жизни-то желания разгораются, запросы вырастают непомерно, вот они и захотели властвовать над нами. Они – перерожденцы, и их перерождение – еще одно подтверждение полного развала моральных устоев, к которому нас сознательно ведут сегодняшние правители.

      – Сто сорок вторая, – удовлетворенно констатировал счет своих побед Слава, попутно занося цифру в записную книжку. А генерал Леша, делая вид, что поражение – всего лишь следствие его занятости судьбой движения «Патриот», деловито спросил у Ивана:

      – Ну и что там?

      – Жизнь в борьбе! – ликующе сообщил Иван.

      Генерал энергично подошел к двери, через голову Ивана заглянул в щель и попал на самое интересное.

      Со стороны интеллектуалов донесся знакомый звонкий голос, вежливо попросивший:

      – Будьте добры, предоставьте мне пару минут.

      Председатель, обалдевший от шаманских завываний обличителей, слово вежливому молодому человеку дал, радостно возгласив:

      – Слово представителю молодого поколения. Нашей, так сказать, смене!

      Элегантный молодой человек с меловой бумажной трубкой в руках, следуя примеру молодого генерала, вспорхнул на сцену и остановился у трибуны, словно примериваясь к ней.

      – На кафедру, на кафедру, молодой человек! Евсеев, кажется? – взбодрил его председатель, полагая, что тот заробел.

      – Евсеев, – подтвердил молодой человек и вдруг заупрямился. – Зачем мне на кафедру? Я говорить не собираюсь.

      – Но вы же просили пару минут на несколько слов! – возмутился председатель.

      – Просил, – согласно кивнул Евсеев. – Но эти слова я не скажу, а покажу.

      И, развернув свой рулончик, оказавшийся самодельным плакатом, ловко и быстро пришпилил его к трибуне двумя кнопками. Плакат старославянской вязью, весело раскрашенный разноцветными фломастерами, бесшабашно оповещал всех: «Какой он патриот, если он пидар!»

      Простодушный милицейский возглас, уже ставший афоризмом, произвел на зал, весь день старательно пытавшийся этот афоризм забыть, впечатление необычайное. Реакция была единодушной: все, без исключения, неудержимо захохотали! Нет, исключение все-таки было. В первом ряду в мраморной неподвижности сидел Марков.

      Первой отсмеялась и опомнилась мобильная Сусанна Эрнестовна. Она сейчас была уже не Сусанна, а как бы неистовая Марианна, символ французской революции, на баррикадах. Только фригийского колпака не хватало. Зато баррикада была – ярко освещенная сцена. И враг был – нахальный мальчишка.

      Она кинулась к трибуне, сорвала плакат, разорвала его пополам, бросила обрывки на пол и завопила:

      – Мерзавец!