Картина мира. Кристина Бейкер Клайн

крокусов, лиловых, розовых и белых. За три часа мы замечаем лишь нескольких путников. Из зарослей возникает бродячая собака и некоторое время бежит рядом, потом отстает. Папа иногда оборачивается проверить, все ли со мной ладно. Я сижу в своем гнезде из одеял и отвечаю ему злыми взглядами.

      Наконец он говорит через плечо:

      – Этот врач – знаток. Мне его доктор Хилд посоветовал. Сказал, что этот врач всего несколько анализов возьмет.

      – Сколько мы там пробудем?

      – Не знаю.

      – Больше одного дня?

      – Не знаю.

      – Он меня разрежет?

      Папа взглядывает на меня.

      – Не знаю. Незачем об этом тревожиться.

      Одеяла колют мне кожу. В желудке вдруг пустота.

      – Ты со мной останешься?

      Папа вынимает трубку изо рта, приминает пальцем табак. Сует ее обратно в рот, пыхает дымом. Черныш цокает по грязи, мы тащимся дальше.

      – Останешься?

      Он не отвечает и больше не оборачивается.

      До Рокленда мы добираемся шесть часов. Едим крутые яйца и хлеб с коринкой, разок останавливаемся – чтобы конь отдохнул и чтобы сходить до ветра в зарослях. Чем мы ближе, тем больше я боюсь. К приезду спина у Черныша пенится по́том. Холодно – а я тоже потею. Папа вынимает меня из брички, ставит на землю, стреноживает коня и вешает ему на шею торбу. Ведет меня по улице за руку, в другой руке держит бумажку с адресом врача.

      Меня мутит, я дрожу от страха.

      – Прошу тебя, папа, не надо.

      – Этот врач, глядишь, поможет тебе.

      – У меня все хорошо, как есть. Мне не мешает.

      – Ты разве не хочешь бегать и играть, как другие дети?

      – Я и так бегаю и играю.

      – Оно ухудшается.

      – Мне все равно.

      – Перестань, Кристина. Мы с твоей матерью знаем, как тебе лучше.

      – Нет, не знаете!

      – Как ты смеешь разговаривать со мной непочтительно? – цедит он сквозь зубы и быстро оглядывается по сторонам – не заметил ли кто. Я знаю, как претят ему сцены.

      Но ничего не могу с собой поделать – уже плачу.

      – Прости, папа. Прости. Не надо. Пожалуйста.

      – Мы хотим как лучше! – яростно шепчет он. – Чего ты боишься?

      Подобно едва заметной приливной силе, что предшествует громадной волне, мои детские протесты и бунты – лишь намек на те чувства, что сейчас подымаются во мне. Чего же я так боюсь? Что со мной станут обращаться как с подопытной, опять тыкать и ощупывать, без конца. Что врач будет мучить меня дыбами, скобами и спицами. Что от его медицинских опытов мне станет хуже, а не лучше. Что папа уедет, а я останусь у этого врача насовсем, и домой меня никогда не отпустят.

      Что, если все окажется впустую, папа останется мной недоволен еще сильнее.

      – Не пойду! Ты меня не заставишь! – ору я, вырываясь и бросаясь наутек по улице.

      – Ах ты упрямая, безмозглая девчонка! – зло вопит он мне вслед.

      Я прячусь в проулке за бочкой, от которой смердит рыбой, сижу на корточках в грязной каше. Вскоре руки у меня уже краснеют и немеют, щеки щиплет. Вижу, как папа мелькает