Замок Орла. Ксавье де Монтепен

вы и есть Лакюзон?

      – Да, мессир.

      – Кто бы сомневался, – продолжал незнакомец, обводя взглядом трупы, – чей еще клинок, кроме шпаги Лакюзона, способен на такое.

      Вслед за тем он прибавил:

      – Ах, капитан, должно быть, меня свела с вами моя счастливая звезда…

      Лакюзон, рассмеявшись, его прервал:

      – Ваша счастливая звезда! – повторил он. – А как быть с моей?.. Впрочем, полагаю, мессир, что наши звезды – сестры-близнецы, поскольку, не приди вы мне на выручку, моя звезда этой ночью закатилась бы несомненно. Но я прервал вас, прошу прощения. Вы как будто рады нашей встрече. Могу спросить почему?

      – У меня к вам дело, капитан.

      – Ко мне? – с некоторым удивлением воскликнул Лакюзон.

      – Я собирался в Сен-Клоде, надеясь только там вас и найти или, по крайней мере, придумать способ снестись с вами.

      – Что ж, мессир, я перед вами, и, думаю, не стоит повторять, что я всецело ваш и весь к вашим услугам.

      – То, что я собираюсь вам рассказать, капитан, займет немало времени, а место, где мы находимся…

      – Вы считаете его злополучным, не так ли? Ох уж мне эта скверная, гнусная война – вот вам ее результаты! Мы покинем этот дом, хоть он и мой, но прежде мне нужно исполнить страшный долг. Советую вам выйти первым, мессир, ибо я намерен свершить правосудие, а оно может показаться вам ужасным. Ступайте же, прошу.

      – Зачем, капитан? Любое ваше действие может удивить меня, но осудить его я не посмею никогда…

      – Будь по-вашему, мессир, в таком случае оставайтесь – будьте свидетелем тому, что сейчас здесь произойдет. И помните, я затеял великое дело и иду к святой цели… помните, измена, и только она, способна подорвать это дело и отвратить меня от намеченной цели. И где бы я ни сталкивался с нею, я давлю ее своею кованой пятой решительно и безжалостно… Оставайтесь же, мессир, и не удивляйтесь, когда увидите меня в обличье обрекающего судьи и разящего палача. Мы живем в такое время и в такой стране, где расправа чинится без суда и следствия, и человеческая жизнь – всего лишь маленькая гирька на весах, мерящих судьбы целой провинции.

      Эти слова и торжественность, с какой они были произнесены, показались путнику чрезвычайно любопытными. Какой измены страшился капитан? Какое ужасное правосудие он имел в виду? Какой еще драме должно было послужить сценой это залитое кровью жилище?..

      Ответ на эти вопросы не заставил себя долго ждать.

      Лакюзон подошел к столу, на котором лежало недвижное, а может, уже бездыханное тело несчастного крестьянина, замученного серыми, подручными Лепинассу. Капитан одним махом рассек наполовину разорванные путы, удерживавшие тело, и, чуть коснувшись его острием шпаги, промолвил:

      – Если ты мертв, тем лучше, а если жив – встань!

      Заслышав знакомый голос, голос хозяина, Бродяга как будто начал приходить в себя.

      Он слегка пошевелился, сомкнутые веки его приподнялись – и он признал Лакюзона.

      Но вместо радости, которая, по всей видимости, должна была отобразиться на лице бедняги при виде того,