Зайчик. Виктор Викторович Улин

дней и недель, после экзаменов и летних каникул те события вовсе отошли вглубь. Нет, конечно, я не забыла ни о чем, такое нельзя забыть, даже если все обошлось без ужасов и боли; но память как-то притупилась, сгладилась, потеряла былую остроту. Однажды, вспомнив и соединив обрывки спора, услышанного мною после того, я наконец поняла его суть. Но даже не прониклась естественной злобой к тем девчонкам-десятиклассницам, чьих лиц даже не запомнила спьяну; успокоила себя тем, что они уже закончили школу и их бесполезно искать. Да и зачем искать, если дело уже сделано? Не знаю, почему так получилось – наверное, оттого, что все происшедшее со мною не оставило заметного следа ни в душе, ни в теле. Гораздо позже, во всем разобравшись и став опытной волчицей, я поняла, что была слишком пьяна для реакции – ведь боль порождает не сам природный акт, а сопротивление ему. Я расслабилась, как ватная кукла, поэтому ничего не почувствовала – и, вероятно, тот неизвестный парень не отличался крупным сложением, – и потеря невинности прошла для меня слишком гладко.

      Да, все случилось чересчур гладко. И оглядываясь потом на начало своего падения, я с горечью думала, что именно эта гладкость меня и погубила. лучше бы все произошло по-настоящему ужасно, мерзко и больно – лучше бы он разорвал меня так, что пришлось бы сшивать ! – кончилось бы разоблачением и бурей бабушкиного гнева. Это ранило бы меня, но рана порождает иммунитет. Но все миновало без сучка, без задоринки; во мне не осталось ни страха, ни оскорбленности, ни даже памяти о грандиозном домашнем скандале – ничего такого, что смогло бы удержать меня в дальнейшем от повторения того же самого ! – и это стало прямой дорогой ко всему дальнейшему.

      Я спокойно проучилась почти весь девятый класс. На вечерах не происходило больше ничего особенного, меня никто не зажимал в раздевалке и не пытался насиловать. Жизнь шла обычно, только в душе моей повернулся невидимый выключатель, дав зеленый свет всему, что еще год назад быдло неизвестным, не для меня существующим и запретным.

      И когда в мае – опять в мае, будь он проклят! – меня вдруг позвали на домашнюю вечеринку к совершенно незнакомым ребятам, я даже не удивилась, точно давно этого ждала. Про ту компанию, объединявшую парней и девиц из разных классов, по школе давно ползли темные, будоражащие слухи. Но я отправилась туда без тени сомнения. Я все еще оставалась беспросветно глупой, точно имела фарфоровую голову, а внутри была набита опилками. Меня прельстило приглашение: оно было первым в жизни – ведь до сих пор, помеченная знаком сиротства и бедности, я жила вне общего круга, все развлечения обходились без моего участия. Почему же меня ни с того, ни с сего вспомнили и пригласили? Не знаю. Может быть, им стало известно, что первый раз со мной прошел без проблем, и теперь можно все ? Или виной послужила моя проклятая грудь ? А, может, им просто не хватало одной девицы для парности, и я подвернулась случайно и была вообще им неизвестна? Впрочем, это неважно. Важно то, что я туда пошла, наврав бабушке, что отправляемся всем классом