Живущие не так. Алекс Фрайт

поляну и, запутавшись в воздухе, три буквы бесконечной тоски вибрируют в воздухе и буравят мне барабанные перепонки.

      – Да, – смеется богиня, – но сначала я дам ему сил, чтобы он шел со мной, а не полз на брюхе, стеная и плача. Ползи ко мне, волк.

      – Ты не Перкон… ты не имеешь власти над ним, – запинаясь, выдавливает из себя Рыжая.

      В руке Паляндры появляется деревянная, иззубренная, словно обкусанная по краям чаша, которую она протягивает мне.

      – Посмотри, ведьма. Пей, волк.

      Я послушно, наполненный бесконечным обожанием, ползу к ней через поляну, и Аллахора со стоном, бессильно опускаясь на землю рядом с костром.

      – Твой напиток слишком крепок для него. Ты убьешь его. Возьми лучше меня.

      Лицо богини выражает нескрываемое отвращение на бесконечную мольбу в голосе девушки:

      – Зачем ты мне? Но в твоих словах достаточно здравого смысла. Пусть пьет, как младенец.

      Паляндра распахивает свои одежды – вид ее идеального тела приводит меня в исступление. Выплескивает из чаши себе на грудь ее содержимое – всепоглощающая жажда неодолимо тянет меня к ней – вожделение и желание обладания вычищают метлой мой разум от других мыслей.

      Капли огненной жидкости, сверкая, текут по ее высокой груди, полыхают в лунном свете драгоценными яхонтами и лалами, запутавшись в волосках шелковистой кожи, повисают на сосках, срываются вниз, оглушительно бьют в землю в унисон с грохотом моего сердца. И со всей округи к богине роем стремятся ночные бабочки, привлеченные ароматным сиянием, и краткими вспышками сгорают их тельца, едва попав за распахнутые полы одеяния Матери Смерти.

      Кровь вскипает в моих венах, и я ползу.

      Нет ничего в мире важнее, чем припасть губами к этой прекрасной груди, отведать напиток, лизать ее бедра, живот, грудь, или лучше не жить.

      Я ползу.

      Аллахора сжимает зубы и рвет ногтями свежую рану на запястье. Вой раненой волчицы, пугая ночную живность, несется сквозь лес, в болото, через ночь, когда Рыжая, стряхивая в костер кровь, быстро шепчет:

      «А зубы ее – черные камни, и ноздри – пещерами в скалах…».

      Я ползу.

      – Заткнись, ведьма, – пренебрежительно бросает ей Паляндра через плечо.

      «И груди ее – холмы бесплодные, а волосья на них – кусты колючие, высохшие…».

      Я ползу.

      «Живот ее – море иссохшее, а бедра – кряжи горные…».

      – Заткнись, ведьма! – клокочет в ответ в горле Паляндры, и голос уже не мед – злоба лютая.

      – Пей, волк, – это грубый приказ мне.

      Я встаю. Скорее. Нетерпение.

      «Лоно ее – мост над бездной, а лицо – золоченый череп…»

      Рыжая хватает головню из костра и бросает в Паляндру. Что может сделать кучка углей повелительнице мертвых? Даже не долетев, она рассыпается слабым веером искр. Но и в этой вспышке, под взметнувшейся вуалью, я вижу оскаленный череп вместо прекрасного лица и отшатываюсь.

      Передо мной глыбой стоит чудовищно безобразная женщина и сверлит меня пустыми глазницами на изъеденном червями черепе. Сзади