норвежца перед дилеммой: превзойти себя
в духе или эгоистично упиваться собой. Именно так ставится Ибсеном вопрос в «Пер Гюнте», драме-мистерии, опубликованной в 1867 году. И хотя многие и по сей день видят в «Пер Гюнте» исключительно «патриотический» мотив, вздымающий до этого незаметный национальный норвежский характер на общеевропейскую высоту, дело обстоит иначе: с появлением «Пер Гюнта» в норвежской Народной душе сверкнула искра новых мистерий. Это совершенно
новое настроение выношено индивидуальностью Ибсена на протяжение
трех его, следующих одна за другой, земных жизней, на что обстоятельно указывает Р.Штейнер. Первоначальный импульс этого особого настроя исходит из духовных устремлений личности посвященного, жившего в третьем столетии христианской эры на юге Европы, из напряженной попытки понять будущие судьбы христианства. В лице одного из последних римских императоров, Юлиана Отступника, трагическая судьба христианства проступила особенно отчетливо: развитие пошло в сторону внешне-церковной формализации, минуя свою изначальную внутреннюю спиритуальность. Этот импульс надлома душевно-духовного человеческого существа, затемняющий дальнейший путь человека к Христу как могучей космической силе, и стал для прежнего христианского посвященного, воплотившегося в XIX веке как Ибсен, основным вопросом жизни: в «Пер Гюнте» речь идет по сути о
симптоме Юлиана, на этот раз
бессильного соединить воедино древнее, наследственное ясновидение, мистериальную мудрость, с чувственно-внешним познанием мира. Р.Штейнер указывает на то, что в индивидуальности Ибсена живет совершенно осознанная убежденность: «придет время, когда христианство останется только традицией и никто не будет знать, что в Иисусе из Назарета жил возвышенный Солнечный Дух» (Р.Штейнер. Эзотерические рассмотрения кармических связей). Феномен Пер Гюнта состоит именно в том, что еще не умершее, наследственное ясновидение тщится узреть что-то за гранью «внешнего», находя лишь отражение своей ограниченности. И эта духовная куцесть и есть надвигающееся на европейца мрачное будущее: будушее
мультикультурной Европы.
При всей известности «Пер Гюнта» в мире, сегодня нет оснований говорить о понимании самого существа поэтических образов драмы. Спектакли ставят в Нью-Йорке, Дели и Москве, примешивая к внешним сценическим аксессуарам еще и «местный колорит», не говоря уже о тех гротескных «модернизациях», с которыми в последние годы выносят «Пер Гюнта» на сцену в Осло: вот Пер катит свою мать Осе на тележке из супермаркета, а вот сам он, прикованный к инвалидной коляске и насилуемый проститутками из ночного клуба (в сибирском варианте изнасилование происходит на красного цвета рояле)… Сознательное извращение смысла великой ибсеновской драмы совершенно очевидно: здесь налицо страх перед одной только возможностью оказаться наедине с истиной. Ни один театральный критик, конечно, не решится сказать, что тут нет и в помине ничего ибсеновского, зато охотно станет говорить о «новаторстве», заимствованном
