Зверь (сборник). Эрнест Сетон-Томпсон

пауков, представляли собой одно и то же – осу пилюльную, или Pelopæus.

      Мимо пролетела черная бабочка, и Ян узнал, что это траурница или, выражаясь научным языком, Vanessa antiopa, и эта конкретная особь, должно быть, пережила спячку, поскольку появилась так рано по весне. А еще – что это прекрасное создание является великолепным завершением эволюции черно-коричневых волосатых гусениц.

      Высоко в небесах пролетел сизый голубь, неся большой пук ниток, и Ян услышал рассказ о величественных гнездовьях голубей на далеком юге и о регулярных миграциях этих птиц, вызванных не чем иным, как потребностью в пище. Он слушал о перелетах на север, где эти птицы собирали парусные – или крылатые – орешки со ржавых вязов в Канаде; о миграции в августе на рисовые поля Каролины; о паломничестве голубей в долину Миссисипи, где на берег реки падают буковые орехи и желуди…

      О, каким же это утро оказалось наполненным, богатым на события! Казалось, все перевернулось с ног на голову. Пока Ян и незнакомец шли вдоль холма, поросшего соснами, две большие птицы снялись с земли и с шумом пронеслись меж деревьев.

      – Это воротничковые рябчики. Фермеры называют их просто рябчиками. Эта парочка живет тут неподалеку. Они прилетают на этот берег за ягодами гаультерии.

      И Ян тут же поспешил нарвать и попробовать этих ягод. Он набил карманы ароматными ягодами и прочими съедобными растениями и жевал их по дороге.

      Во время пути они услыхали далекую, слабую барабанную дробь.

      – Что это? – с тревогой спросил Ян.

      Незнакомец прислушался и ответил:

      – Ты только что видел эту птицу. Самец рябчика подает знак подруге.

      Нечто похожее на воробья из ранних воспоминаний Яна стало чибисом из книг. Певчие птицы, замеченные у ручья, в тот день превратились в американского певчего воробья, личинкоеда-свистуна, бурого короткоклювого дрозда. Красные и белые триллиумы, собачий зуб, клейтония, эпигея ползучая – все они впервые получили имена и стали ему настоящими друзьями, вместо того чтобы оставаться прекрасными, но туманными и вгоняющими в уныние загадками.

      Незнакомец тоже подобрел, и его грубоватое лицо сияло: он нашел в Яне родственную душу, терзаемую жаждой познания. Он сам был таким в юности и теперь почитал за честь избавить мальчика от тех страданий, которые ему довелось испытать самому. Его уважение к Яну было неподдельным, а сам Ян впитывал каждое его слово. Ничто из услышанного не было им впоследствии забыто. Он, казалось, попал в страну грез, поскольку постиг наконец величайшее благо на земле – сострадание: всеобъемлющее, разумное, понимающее сострадание.

      Это весеннее утро Ян считал впоследствии началом новой эры в своем сознании – не в воспоминаниях, поскольку они относились к прошлому, но именно в сознании, в его настоящем.

      И ярче всего, сильнее всего в этой новой эре ощущался даже не суровый странник с мягкими манерами, не новые птицы и растения, но запах гаультерии.

      Запах запечатлелся в памяти лучше, чем все остальное, он