Боярыня Морозова. Княгиня Елена Глинская. Дмитрий Дмитриев

не говори! Я знаю, кто ты – ты соглядатай, тебя нарочно к нам подослали! – сверкая глазами, сердито крикнул на Пушкарева старик, очевидно набольший или игумен у старообрядцев.

      – Я царский слуга! – в свою очередь крикнул на старика Пушкарев. – Ты должен меня немедля отсюда выпустить и дать мне провожатого.

      – Этому не бывать!..

      – Как?

      – Да так… Отсюда ты не выйдешь!

      – Что же… или вы жизни меня лишите?

      – И лишим, если ты не пристанешь к нашей святой церкви! Ведь ты никонианин?

      – Ты, видно, старик, задумал силой привести меня в свою ересь? – с негодованием спросил у старообрядца стрелецкий полковник.

      – Не моги так говорить! Ересь у вас, а не у нас!

      – Ты жестоко поплатишься, если станешь держать меня здесь, в этой трущобе!

      – Ты выйдешь из наших стен только тогда, когда пристанешь к нашей святой вере и дашь страшную клятву быть ее верным сыном…

      – Никогда! Никогда не бывать тому!

      – За упорство ты умрешь мучительной смертью. Даю тебе три дня на размышление. Уведи его! – повелительно проговорил набольший старообрядцев, обращаясь к старику и показывая ему на Пушкарева.

      Старик раскольник схватил сильной рукой за шиворот Владимира.

      – Я так пойду, руками не моги меня трогать! – отпихнув старика, крикнул на него Пушкарев.

      – Ты не супротивничай, не то связать прикажу, – строго заметил ему раскольничий игумен.

      – Я не холоп, а дворянин и царский слуга, за меня ты ответишь великому государю! – пригрозил он раскольнику.

      – До государя-то далеко, а ты в наших руках, и что мы хотим, то мы с тобой и сделаем. Вот даю тебе три дня на размышление: удумаешь принять наш закон – благо тебе будет, а если станешь супротивничать – умрешь! – сурово проговорил Пушкареву раскольник и махнул рукой, чтобы его увели.

      Стрелецкий полковник беспрекословно повиновался.

      Глава XI

      Наконец стал известен и во дворце взгляд именитой боярыни Морозовой на новшества, которые были вводимы в Москве и во всей России. Ратуя за истину, Морозова очень горячо принимала тогдашние вопросы дня, эти размышления общества о перестановке на новый лад старых обычаев и привычных порядков, и везде – и у себя дома при гостях, и на беседах, где сама бывала, – крепко отстаивала старину. Прежде всего, конечно, обсуждения этих вопросов открывались между родственниками[4].

      Боярыне Морозовой не составило большого труда убедить в своих мыслях родную сестру Евдокию Прокофьевну, жену князя Петра Семеновича Урусова, царского кравчего, тоже духовную дочь Аввакума. Она совершенно отстала от православной церкви и подпала под влияние Аввакума.

      Боярыня Морозова и княгиня Урусова жили между собой очень дружно, как бы «во двоя телесех едина душа», и обе находились в полном повиновении и послушании у Меланьи, умоляя ее, чтобы та позаботилась о спасении их душ. Теперь уже Федосья Прокофьевна не тайно, а явно стала хвалить старую веру и поносить новые порядки, вводимые в церкви патриархом

4

Ив. Забелин.