Боярыня Морозова. Княгиня Елена Глинская. Дмитрий Дмитриев

был муж.

      – А теперь его нет.

      – Господь призвал к себе моего мужа.

      – Теперь, боярыня, ты свободна, вольна любить кого хочешь.

      – Прошла моя пора любить. Не о том мне надо думать…

      – О чем же?

      – Как душу свою спасти… вот вся дума моя, все мечты мои.

      – Ты для этой думы молода еще, Федосья Прокофьевна.

      – Какой молода… Я совсем старуха, у меня уж сын большой.

      – А я, боярыня, знаешь, с каким словом к тебе пришел? – после некоторого молчания как-то робко промолвил Владимир Пушкарев.

      – С каким?

      – Уж, право, не знаю, как и говорить.

      – Говори, послушаю…

      – Боюсь – ругать начнешь!

      – Что ты, господин, разве гостей ругают! Гостю честь – свят обычай.

      – Шел я к тебе, Федосья Прокофевна, и думал: теперь-де пора моего счастья настала, боярыня овдовела, она свободна, стану просить ее, чтобы ради нашей прежней любви взяла меня к себе в мужья, – не переводя духа, скоро проговорил молодой полковник, не спуская своих глаз с боярыни.

      Если бы вдова Морозова встретилась с его глазами, то прочла бы в них глубокую к себе любовь, сердечную.

      Владимир Пушкарев говорил правду. Он не переставал любить Морозову, он жил ею одной и ждал долгие годы того времени, когда Федосья Прокофьевна станет свободной.

      – Вот ты с чем ко мне пожаловал. Не знала я… – задумчиво проговорила вдова-боярыня.

      – Что скажешь, боярыня, как посудишь?

      – Что сказать? Разве ты не знаешь, что я живу теперь не для мира…

      – Как, боярыня?

      – Я давно уже умерла для мирской жизни. Перед тобой не боярыня Морозова, а смиренная инокиня Феодора, – чуть слышно сказала Морозова.

      Боярыня была пострижена по усиленной ее просьбе в иночество старообрядцем, бывшим тихвинским игуменом Досифеем, наречена Феодорой и отдана в послушание старообрядке Меланье. Желая принять ангельский образ, Федосья Прокофьевна надела на себя власяницу.

      «Под одеянием ношаше на срачице, устроена от скота власов белых кратко рукава», – как говорит древний писатель ее жития.

      Во дворце об этом, разумеется, никто ничего не знал.

      – Что говоришь, боярыня! – с ужасом воскликнул Владимир Пушкарев.

      – Как брату, как другу открыла я тебе свою тайну… Знаю, меня ты не выдашь… – сказала Пушкареву боярыня Морозова, кладя ему на плечо руку.

      – Не скажу! Под пыткой не дознаются у меня о твоей тайне. Только зачем ты, Федосья Прокофьевна, сделала это? Зачем постриг приняла?..

      – Затем, чтобы спастись! В миру нет спасения… настало время антихристово… Скоро, скоро вострубит труба архангела, и восстанут живые и мертвые из гробов… всяк предстанет перед судилищем Христовым… со своими делами… Если ты, господин, хочешь спастись, то беги, беги скорее! – с волнением проговорила Федосья Прокофьевна.

      – Куда, зачем? – с недоумением спросил у нее молодой полковник.

      – В леса непроходимые, в дебри, в глушь… Туда бегут ревнители благочестия, там, в лесах и дебрях, будут скиты строить – души спасать… Ведь ты