Ad infinitum. Полина Викторовна Дроздова

не подает виду, как бы ожидая этот исход. Чанель не уточняет, лишь спрашивает:

      – У меня в квартире сейчас инсталляция «два года назад или разрушенное детство». Хочешь взглянуть?

      Бэкхен хочет всё.

      Это в сказанное не входит и никогда, возможно, не войдет; взгляд всё в себя вбирает. И расстояние, которого нет, между их плечами, когда Чанель молча приглашает его в свой подъезд.

      Время столь позднее, что свет лифтовой лампы едва ли дотягивает до сорока люксов, и в нем до того комфортно; у Чанеля из наушников на шее еще играет «counting stars».

      А в его коридоре на полу разлилась луна и смешалась с водой из-под разбившейся вазы. В паркет вдавлены лица кресел и задыхается на спине софа у дальней стены. Картины из последних сил хватаются за стены одними углами, а люстра, как неудавшейся висельник, ничком упала к стулу.

      Бэкхен прикасается к ледяному Чанелю, который смотрит на своё разрушающее искусство.

      – Я еще думал назвать это «когда она уходила», – произнес он ровным голосом с сухими глазами и прямой осанкой, но изнемогающей душой, – не знаю, почему люди порой скучают по ужасному прошло

      – Ты видишься с ней? – спрашивает Бэкхен, не отпуская даже уже согретую ладонь.

      – Да, где-то между пятью и шестью, чаще по вторникам и четвергам – в кошмарах – отвечает брюнет, пододвигая на столе надорванный снимок себя шестилетнего (?) с полноценной семьей, – а еще в стопке зеленых купюр раз в месяц на своей тумбочке.

      – Почему в кошмарах? – Бэкхен не заметил, что снизился почти до шепота и поднялся почти до чанелиной щеки.

      Брюнет вздыхает вздохом Атласа и окидывает жестом гостиную.