Гадкие утята. Свами Матхама

что. Серии строго одновременны в отношении той инстанции, благодаря которой они коммуницируют. Они одновременны, хотя и не равны, поскольку у той инстанции две стороны, одна из которых всегда уклоняется от другой. Следовательно, эта инстанция должна присутствовать в качестве избытка в одной серии, которую она задаёт как означающую, и в качестве недостатка – в другой, которую она задаёт как означаемую. Такова она – расщеплённая по природе, незавершённая по отношению к самой себе. Её избыток всегда отсылает к её собственному недостатку, и наоборот. Эти определения тоже относительны. То, что представляет избыток – это не что иное, как чрезвычайно подвижное пустое место. А то, чего не достаёт в другом случае, – это стремительный объект, эдакий пассажир без места, – всегда сверхштатный и всегда перемещающийся. Поистине, нет ничего более странного, чем эта двуликая вещь. Парадоксальный элемент наделяет серии смыслом, выступает в качестве их различителя, приближается к регулярным точкам и наделяет их смыслом, оказываясь скользящим между ними, как между мирами».

      К слову сказать, Александр Дугин смотрит на постмодернизм, как на свалку. На этой интеллектуальной помойке можно найти, что угодно, при этом Делёз определяется им, как постмодернист. Это определение, может быть, и справедливо, но имеет какой-то изъян. Делёз не нашёл смысл, который приходит первым, на свалке. Он сам указывает на это: «Гуссерль остался в рамках здравого смысла». Примерная точность представления имеет какую-то объективную причину. При попытках распределить смысл в формах созерцания у самого Делёза: «космос превращается в хаосмос». На наш взгляд, он – философ, который посвятил себя априорным основаниям мышления, – но зеркальный смысл всё-таки не был им идентифицирован, не был указан его носитель. На наш взгляд, это – эмоции. Они полярны, их полюса зеркально отражаются друг в друге. Делёз нашёл другой ответ, придав не просто высокую, а исключительную оценку Антонену Арто.

      «Грубые сходства таят ловушку. Антонен Арто иногда восстаёт на Кэррола. При чтении первого четверостишия «Бармаглота», как его переводит Арто, складывается впечатление, что первые две строчки соответствуют критериям самого Кэррола, но далее происходит соскальзывание и даже некий коренной творческий коллапс, переносящий нас в иной мир и в совершенно другой язык. С ужасом мы сразу понимаем, что это язык шизофрении. Слова перегружены гортанными звуками. Тут мы в полной мере ощущаем дистанцию между языком Кэррола, излучаемым на поверхности, и языком Арто, высеченным в глубине тел. Мы ощущаем, в какой мере различна соответствующая им проблематика. «Когда продираешься сквозь дерьмо бытия и его язык, стихи неизбежно тоже воняют». У Кэррола целые куски отдают фекалиями, но это фекальность английского сноба, накручивающего в себе непристойности, как кудри на бигудях. Кэррол, по мнению Арто, не чувствует реальных проблем языка в глубине –