Игра. Книга о Достоевском. Валерий Есенков

домам, а там и в театр.

      Он приоткрыл свою дверь, сердито высунул голову, точно боялся чего-то, и крикнул неожиданно сорвавшимся голосом:

      – Григорович, не зайдешь ли ко мне?

      В той комнате прозвучал быстрый скачок, дверь через миг распахнулась во всю ширину, и Григорович, высокий и стройный, с вечно растрепанной головой, явился в нешироком проеме, растопырил пальцы, выставил неестественно руку, выдвинул правую ногу вперед и продекламировал, завывая певуче:

      – Полки российские, отмщением сгорая,

      Спешили в те места, стояли где враги,

      Лишь только их завидели – удвоили шаги,

      Но вскоре туча стрел, как град средь летня зноя,

      Явилась к ним – предвестницею боя…

      У Григоровича, беззаботного беспримерно, до изумления, это было любимое развлечение – вдруг представить кого-нибудь ни с того ни с сего, единственно от безделья и бодрости духа, как бы ни казался за минуту серьезен, так что он улыбнулся невольно и для чего-то спросил:

      – Это кто?

      Довольный произведенным эффектом, с веселым лицом, засовывая руки в карманы светлых, чрезвычайно клетчатых панталон, Григорович беспечно проговорил:

      – Тотчас видать, что вы засиделись в своих четырех-то стенах, ведь это Толченов!

      Пожевав в раздумье губами, точно прикидывал, к тому ли зашел, он снова спросил, и всё, разумеется, не о том:

      – Должно быть, похож?

      Григорович весь просиял:

      – Очень, все говорят!

      Он потупился и замялся:

      – Ты не занят, этак на час или два или, пожалуй, на три?

      Григорович отозвался беспечно и радостно:

      – Занят? Для вас? Как бы не так! Хоть на полдня!

      Он поглядел исподлобья:

      – Скучаешь?

      Григорович расцвел широчайшей улыбкой:

      – Всегда рад поболтать.

      Он помедлил ещё, да вдруг точно с печки упал:

      – Ну, заходи.

      И, выпустив дверь, прошел неровными шагами к себе и тотчас сел на диван с серьезным лицом, ожидая веселого, легкомысленного, но всё же первого в своей жизни судью.

      Григорович вступил к нему с радостным недоверием, улыбаясь, сутулясь, точно розыгрыша, подвоха ждал с его стороны.

      Надо признаться, они жили вместе, но редко встречались в общей комнате или на кухне, к себе же он Григоровича не приглашал почти никогда, сурово охраняя свой тайный труд, однако приметил эту забавную странность только теперь, по странному выражению его ожидавших чего-то невероятного глаз. Смутившись, пытаясь наверстать быть радушным хозяином, он слишком громко проговорил:

      – Садись, садись, Григорович!

      Тот, отбросив с изящностью фалды легкого домашнего сюртучка, красиво присел вдалеке и всё глядел на него с растущим изумленным вниманием, несколько раз, чуть ли от волнения, почесав то подбородок, то нос.

      Он всё ещё колебался. Едва ли Григоровичу могла быть доступна та