Дуэль четырех. Грибоедов. Валерий Есенков

и слишком громко сказал, искоса глядя на него сверху вниз:

      – В ваших песнях нахожу я силу и смысл, да много ли проку, подумайте, в том, чтобы стихами поражать Законы и Власть, тем более что они стихов не читают?

      Пушкин с удивлением поглядел на него:

      – Нами правит тиран, что же странного в том, что я ненавижу тиранов?

      – Вы правы, ничего в этом странного нет.

      – Это скорей парадокс, чем здравая мысль, продолжайте.

      – Извольте! Вы восклицаете где-то: «Самовластительный Злодей!», с заглавной буквы, иначе нельзя. Что ж, мысль верная, стихи отличные, и далее в том же возвышенном роде, когда возглашаете, что Злодея вы ненавидите, с радостью жестокой видите его смерть и смерть его детей, читаете на его челе вместе с народами печать проклятия, величаете его ужасом мира, стыдом природы и даже упрёком Богу на земле, всё это звучными рифмами, однако, юный мой друг, как вы в своём красноречии не расслышите пустой декламации, которая именно вам не пристала?

      Пушкин воскликнул, вскидывая трость, как рапиру:

      – Разве Поэт не обязан призывать топор палача на шею Тирана?

      – Согласен, да кто же Палач? Верное чутьё истины вам подсказало, что охотников в палачи нынче нет, и вы принуждены были возгласить под конец, что верной оградой царям не составляют ни наказанья, ни награды, ни темницы, ни алтари, и, вновь размахивая топором палача, в существованье которого сами не изволите верить, призываете самовластительных Злодеев добровольно склониться главой под сень надёжную Закона, и станут вечной стражей трона народов вольность и покой. Что за охота вам обольщаться? Где вы видели такого рода Злодеев? Перед вами просторы всемирной истории. Вглядитесь внимательно в анналы её. Дают ли они нам такого рода примеры самоограниченья?

      – Но разве мы не находим во всемирной истории великих правителей, истинных благодетелей человечества?

      Он улыбнулся и ответил вопросом:

      – Разве это были злодеи, укрывшиеся под сенью Закона?

      – Вижу, что тоска и ненависть у вас под запретом, оставляете ли вы Поэту хотя бы любовь?

      – Поэт сам избирает свой путь.

      Пушкин сбоку пристально взглянул на него:

      – Разве не публика образует таланты?

      – О, любопытно послушать, свежая мысль!

      – Таланты драматические прежде всего, чему мы только что были с вами свидетелями. Публика смеялась, не правда ли, однако ж чему?

      – Понимаю: публика легкомысленна, однако из каких высоких материй ей угождать?

      – Значительная часть наших кресел слишком занята судьбою Отечества и Европы.

      Он с улыбкой оборотился к странному своему собеседнику:

      – Милый Пушкин, судьбы Европы, в особенности судьбы Отечества куда занимательней, чем судьбы всех, вместе взятых, тиранов, тем более водевили незадачливых драматургов, однако нашу публику эти судьбы нисколько не занимают, поверьте.

      – Наша публика слишком утомлена своими трудами.

      – Не хотите ли вы этим сказать, что идеальная публика должна состоять из бездельников, как это было во Франции эпохи беспечных Людовиков? Если правду сказать, театр Шекспира