Собрание сочинений. Том 2. Проза. Илья Кормильцев

же видел, как они за сараем сосали друг у друга письки и хихикали, и он убежал, но они видели, что он видел, и поймали его потом на бревеннике, и показали маленький, злой ножичек, и сказали молчать. Да он и не будет никому рассказывать такие гадости, но при мысли о ножичке по спине пробегает шершавая морозь; вдруг кто-то другой скажет, а они подумают, что это он?

      Но теперь нужно пойти и посмотреть на торфяной пожар и помечтать об огне. Интересно, может случиться такой большой пожар, чтобы сгорела вся земля и даже небо? Ему страшно от этой мысли: он, правда, видел по телевизору взрыв атомной бомбы и теперь не может заснуть, если где-то высоко в небе летит реактивный самолет (сжимается в комок, и ждет, пока гул стихнет, и после этого ждет еще какое-то время, а потом успокаивается).

      Он уже знает, что когда он был совсем маленьким, в небе над городом сбили чужой самолет, это когда был первомайский парад, и летчика провезли по городу в черной машине, и никто не знал, что везут летчика, потому что никто не знал, что сбили самолет, хотя все видели в небе облачко, но думали, что это просто так. А ведь самолет не всегда можно сбить – он летает очень высоко и быстро. Иногда, правда, самолет падает сам, и тогда все люди в нем разрываются на куски, и огонь потом эти куски сжигает. Это должно быть больно и страшно.

      Тут он доходит до затянутой ряской дренажной канавы. Чтобы перепрыгнуть ее, нужно хорошо разбежаться, иначе свалишься в холодную ржавую торфяную воду. Когда они ходили на поля с ребятами, те нарочно перепрыгивали первыми, вставали все на другой стороне и смотрели, как он будет прыгать. Смеялись, когда он разбегался, и говорили, что не допрыгнет. Зачем? Бабушка говорит, что они злые, но это ничего не объясняет. Почему они злятся на то, что он их слабее и не такой ловкий? Это невозможно понять.

      Но теперь никто над ним не смеется, и он разбегается легко, летит как птица и приземляется на другой стороне, даже не пошатнувшись. Ему уж очень хочется посмотреть на пожар. На другой стороне канавы он идет уже по теплому торфу – теплота эта чувствуется даже через гибкие подошвы китайских кед. Дым стал густым и нестерпимо едким, но это нужно и можно перетерпеть. Только плохо, что ничего совсем не видно; так недолго и ухнуть в эту самую огненную яму. Он пытается рассмотреть, куда подевался торфяной бурт: да вот он, совсем рядом, выступает в разрывах желтоватого марева. К его удивлению, по склону бурта кто-то сбегает навстречу. Он останавливается в растерянности. Человек подбегает ближе, и он видит, что это один из старших поселковых парней, имени он не помнит, да и лицо все в копоти, так что и не разберешь. В руке у него бич, которым гоняют коров и коз.

      – Сучонок городской, залупа дачная! – кричит парень, – Это ты тут торф палишь, выб**док! – и схаркивает.

      Он поворачивает в страхе и пускается бежать. Сзади его настигает бич и ошпаривает по тощим, искусанным комарами бедрам. От жгучей боли он пускается бежать еще быстрее, слыша сзади топот, мат и хриплое дыхание. Он перелетает через канаву, сам не заметив