Узник Петропавловки и четыре ветра Петербурга. Эка Парф

Ridero

      Ветви одного дерева

      История города – это разваливающийся старый особняк, в котором полным-полно комнат, чуланов, спускных желобов для грязного белья, чердачных помещений и всяких других укромных местечек… не говоря уже об одном, а то и двух потайных ходах.

Стивен Кинг, «Оно».

      Коридор стих. Будто не было этих мучительных шести часов, когда стены старого дворца грозились разойтись в трещинах. Настолько невыносимы для мужского слуха были крики роженицы.

      Двери комнаты для прислуги отворились, из них, хромая на одну ногу, вышла Марь Степановна – старая повитуха. Ходили слухи, будто в свое время она приняла Павла I. Марь Степановна вытерла руки о фартук и громко выдохнула.

      – Ваша очередь, – кинула она камердинеру и исчезла в дверном проеме.

      Георгий вошел в комнату для прислуги. На кровати лежала Лёна – так её здесь называли – девушка убаюкивала на руках новорожденного малыша. Того самого, которому она дала жизнь и более никогда не увидит. А он, в свою очередь, никогда не узнает ни кто его мать, ни, тем более, кто его отец.

      Георгий Васильевич отодвинул занавески. Он бросил взгляд на улицу и произнёс:

      – Бедный мальчик. Не успел родиться, как тут же осиротел.

      – Он не сирота.

      – Тогда уж и не бедный, – заметил Георгий Васильевич.

      Этой же ночью младенца вынесли из дворца. Той самой парадной резиденции императорской фамилии, что до сих пор имеет место в городском ансамбле Петербурга.

      Камердинер вышел из комнаты прислуги со свёртком в руках. Медленно открыв дверь в зал, Георгий высунул голову и огляделся по сторонам. Незаконнорождённые в стенах императорского дворца – дело житейское. И все же за всю историю этого самого дворца никто из августейших особ так и не поблагодарил прислугу за расширение царского династического древа.

      Последняя закрывшаяся за спиной камердинера дверь жалобно заскрипела. Георгий обернулся на неприятный звук.

      «Этим утром это надо будет исправить» – решил про себя он и уже сделал шаг, чтобы идти дальше, но обернулся.

      На него смотрел фасад Зимнего дворца. Здания, в стенах которого на свет появилась не одна монаршая особа. Георгий взглянул на завёрнутого в шкурку оленя младенца. Каким бы очаровательным ребёнком тот ни был, но в этот дом он более не вхож. И вовсе не потому что пока ходить не в состоянии. Дверь, что только что со скрипом закрылась за ними, навеки вечные преградила этому ребёнку все пути как в комнату прислуги, где мать родила его, так и в имперские покои, где отдыхает его августейший отец.

      Камердинер прижал свёрток к груди и двинул прочь от имперского дома – прямиком туда, где малышу будут рады – должны быть рады. В место, где он вырастет и даже не догадается о своём истинном происхождении. Впрочем, даже если и так, – кто ему поверит? Разве что историки спустя века разберут царский род по полочкам. Но это ведь невозможно. Кто их, простых людей, допустит до прикосновения к царской крови?

      Из свёртка показалась пухленькая голенькая ручка. Маленькие пальчики, сжимаясь в кулак, схватили воздух. То ли в обещании вернуться, то ли, чтобы унести с собой частичку своей истории. Той самой, в которой его предки сделали Русь Российской Империей, превратив пожираемое Смутой государство в могущественную державу. Частичку той самой истории, о которой ему так никто и не расскажет.

      Прочь из дворца, от Двора, подальше от питерской мороси – не просто климатического условия, но культурного явления – прямиком в пригород Петербурга. Туда, где вместо гранитных набережных деревянные заборчики, а с ролью царского дворца справится и скромный каменный домишко с цельной крышей, стенами и горящими каминами.

      Только мороси, этой извечной петербургской напасти, там, за пределами столицы, уже точно не будет.

      – Да зачем оно нужно? Там ведь так опасно сейчас! – всплеснула руками Нина Ивановна.

      – Мам, это традиция, – отвечала Ирина Фёдоровна.

      – Какая еще традиция! Ей сто лет в обед! Отправили бы мальчика лучше в пионерский лагерь. В наше время… – деловито начала бабушка.

      – Мам, в ваше время только пионерские лагеря и были. И что ты устраиваешь? Он уже вернулся. Даже поздоровался, – Ирина Фёдоровна открыла посудомоечную машинку.

      – По-русски хоть? – встрепенулась бабушка.

      – Мам.

      – Загубили душеньку русскую, – всхлипнула Нина Ивановна.

      – Мамá! – донеслось сверху.

      Нина Ивановна перекрестилась, дочь сделала вид, будто не заметила.

      – Мы здесь, Николя! – отозвалась женщина. – Что случилось?

      На кухне вырос худощавый юноша с копной темно-каштановых волос на голове и иссиня-чёрного смартфоном в руках.

      – Я искал… – он указал на лежащие на столе ножницы. – Их.

      – Ножницы, Николя. Это ножницы, – спокойно ответила Ирина Фёдоровна.

      Нина