Мальчишка в сбитом самолете. Владислав Леонов

ключи били по ногам, но устоял. С каждым днем вода делалась все теплее и теплее, мы заходили все глубже и глубже, так и добарахтывались «по-собачьи» до манящего другого берега.

      Однажды отцы, мой и Васькин, взяли нас с собой на охоту. Шею мы закрыли белыми платками, чтоб не заели комары, воротники пальтишек подняли и шагали полусонные на восход, чтобы попасть «на утреннюю зорьку». Дошли до туманного озера, уселись в кустах: мужчины впереди, мы за ними, чтобы не мешаться. Пахло свежей водой, свежей травой. «Только тихо!» – предупредили нас. Какое там «тихо», когда лягушек слышно за версту! Звенели комары, трещали стрекозы, крякали утки – сперва осторожно, как бы пробуя голоса, а потом вдруг заголосили со всех сторон, из всех кустов! И как начали выплывать из тумана, шлепаться откуда-то сверху, чуть ли не нам на голову. Мы и про комаров забыли, а наши охотники – про ружья. Утки были разные – сероватые, коричневатые, почти черные. Оперенье селезней переливалось на солнце всеми красками радуги, клювы у них были розовые, красноватые, желтые, щеки – изумрудные. Они кружили над своими подружками, плавали вокруг, а то и с хлопаньем налетали сверху. Шум стоял великий и какой-то радостный.

      – Проснулись, что ли, – тихо сказал дядя Степан, поднимая ружье.

      И вдруг слезный дрожащий голос Васьки:

      – Не надо, пап!

      Дядя Степан недоуменно пожал плечами и прицелился. Вместе с выстрелом раздался Васькин крик. Сразу грянул второй выстрел, потом мой папа жахнул из двух стволов. Дробь ударила по птицам, по воде, красивый селезень забил разбитым крылом.

      – Мой! – закричал в восторге дядя Степан. – Бей, Николай Иваныч!

      Еще две утки упали, едва взлетев, а одна, крякая, поковыляла в кусты. Папа выстрелил вслед, полетели перья.

      Мужики веревкой с грузом доставали добычу из воды, возбужденно-радостно приговаривая:

      – Глянь, лысуха! Шилохвост! Кряковая! Фу, чирок попался. Вась! Гляди, какая богатая добыча! Всем соседям хватит мяса!

      Но Васька, ссутулив плечи, смотрел на замолчавшее озеро; по воде плавали пух и перья, видна была кровь. На убитых уток он и не взглянул. Да и что на них, измочаленных дробью, глядеть!

      На охоту мы больше не ходили, да нас и не приглашали. Уток, правда, Васька ел, но с еще большим удовольствием разносил добычу по соседям, их радость, казалось, заряжала его.

      Щипать дичь было нелегко. «Тяжелое перо, – говорил папа. – Зато мясо вкусное». Мама сначала сердилась, что все ногти поломала, да и блохи какие-то утиные по рукам ползают. А потом смеялась: «Такую крякву нам бы в теплушку!»

      Одну из ощипанных уток я обязательно относил Розе. Мама притворно хмурилась: а вот сама пусть попробует пощипать пальчиками! Но и щипала, и свежевала, и мне давала уже готовую тушку: сварить-то Роза и сама сможет! Роза и варила, и жарила, но самое главное – она внимательно и участливо выслушивала мои новости, от которых отмахивались другие. А новости были невеселые: мой тополь завял, все листья облетели, растет теперь