И это тоже пройдет. Милена Бускетс

как ни в чем не бывало разбирать бумаги. Он больно прикусил мне ухо. Я возмутилась. Задумалась, не съездить ли ему по физиономии. Когда решила, что да, съездить, было уже поздно.

      О мужике можно многое сказать по его манере стягивать с тебя трусы. И зверь, который живет во мне (и который, возможно, остается единственным, что не умерло во мне в последние полгода), выгибает спину, упирается руками в стол и подается к нему всем телом. Мне все еще хотелось дать ему пощечину, но мое второе сердце, в которое уже вторглась его плоть, начало бешено биться, и я забыла обо всем.

      – Не надо бы тебе пить пиво с утра, Бланкита, – сказал Оскар. – И курить тоже, – добавил, когда я щелкнула зажигалкой.

      Он смотрел на меня с тем же выражением, с каким смотрят в последние дни все, – с выражением сочувствия и тревоги. Не знаю только, то ли на их лицах отражается то, что они читают на моем, то ли наоборот. Я уже давно не смотрюсь в зеркало, вернее, смотрюсь, когда привожу себя в порядок, но почти не вижу себя. Никогда еще у меня не было таких плохих отношений с зеркалом: оно – mon semblable, mon frère[1] – постоянно напоминает мне, что праздник окончен. Во взгляде Оскара, кроме сочувствия и тревоги, я прочитала еще и нежность – чувство, очень близкое к любви. Я не привыкла к тому, чтобы меня жалели, и во мне все перевернулось. Почему ты не смотришь на меня так, как смотрел пять минут назад? Пожалуйста, смотри на меня снова как на предмет, как на игрушку! Как на что-то, что способно доставлять удовольствие, в свою очередь получая его. Как на того, кто не грустит и не тоскует, у кого не умер самый любимый человек, пока он мчался на мотоцикле по улицам Барселоны, уже понимая, что не успевает.

      – Тебе надо уехать на несколько дней, развеяться. Здесь тебе делать нечего. И город пустой.

      – Да, наверное, надо уехать.

      – Я не хочу, чтобы ты оставалась одна.

      Я не стала говорить ему, что уже несколько месяцев чувствую себя одинокой.

      – Худшее уже позади.

      Я засмеялась:

      – И худшее, и лучшее. Все прошло.

      – Вокруг много людей, которые тебя любят.

      Сколько раз за последние дни я слышала эту фразу? Целая армия любящих людей окружила меня именно в тот момент, когда мне больше всего хотелось остаться одной и залечь в постель. И чтобы никто ко мне не приставал. И чтобы мать сидела рядом, взяв меня за руку и положив мне на лоб ладонь.

      – Да-да. Я знаю. Я очень всем благодарна. – Не говорить же ему, что я уже не верю ни в чью любовь, что даже мать на какое-то время перестала меня любить, что любовь – это то, на что полагаться можно в последнюю очередь.

      – Почему бы тебе не съездить в Кадакес? Дом теперь твой.

      «Ты что, сдурел? Тупица, идиот! – мысленно воскликнула я. – Это дом моей матери, и ничьим другим он не будет!» – но под взглядом его больших заботливых глаз вслух произнесла:

      – Не знаю, может быть.

      – И яхта уже на воде. Тебе пошло бы на пользу.

      Возможно,

1

Мое подобие, мой брат (фр.).