Эхо первой любви. Мария Воронова

и он будет вспоминать ее так же светло и радостно, как Лену, но не теперь. И очень не скоро.

      Зиганшин поднялся к Свете и Юре и, по доносящемуся из-за двери сдавленному шепоту убедившись, что они еще не спят, поклянчил у детей шоколадку. Света достала со дна своего огромного школьного рюкзака, заключавшего в себе, кажется, всю мудрость человечества, половинку батончика и остатки шоколадной плитки, аккуратно завернутые в фольгу.

      – Я все компенсирую, – пообещал Зиганшин и понес угощение Максу.

      Честно поделив добычу, приятели стали пить чай.

      Зиганшин снова спросил о причинах подавленного настроения друга, и Голлербах признался, что у него неприятности на работе.

      – Меня обвиняют в сексуальном домогательстве к пациентке, – сказал он, улыбнувшись немного смущенно.

      От удивления Зиганшин не нашел слов и только присвистнул.

      – Эпопея эта давно уже тянется, – вздохнул Макс, – и я надеялся, что все заглохло, но нет. Пошел новый виток.

      – Я даже не стану спрашивать, есть ли какие-то основания для подобных обвинений. Вы вроде уравновешенный человек, а нужно быть сильно с левой резьбой, чтобы приставать к сумасшедшим.

      – По медицинским канонам моя пациентка не сумасшедшая, а вполне себе нормальный человек, – сказал Макс, – этот прискорбный эпизод произошел давно, когда я был еще женат и ради заработка подвизался на ниве психотерапии. Строго говоря, обсуждая с вами этот случай, я немножко нарушаю врачебную тайну, но раз не называю имен, то оно и ничего. Вообще психотерапия – занятие довольно тонкое, с ее помощью очень легко все понять и объяснить и крайне трудно что-то исправить, особенно если дело касается пограничников.

      – Почему? – изумился Зиганшин. – Что такого в них особенного?

      Макс засмеялся:

      – Пограничников не в смысле рода войск. Мы так называем особую категорию пациентов, или, правильнее, клиентов, людей, балансирующих на грани нормы и патологии, хотя лично я обозначаю их термином «псевдотравматики». Вам, наверное, скучно все это слушать, но, боюсь, без объяснений вы станете считать меня распутником.

      – Мне очень любопытно.

      – Понимаете, Мстислав, одна из самых больших несправедливостей жизни заключается в том, что люди, пережившие в раннем возрасте тяжелую психологическую травму, остаются всю жизнь глубоко несчастными. У меня не поворачивается язык назвать их больными или калеками, потому что часто они становятся вполне успешными, имеют зрелые убеждения, умны и способны к сопереживанию, просто им недоступны радость и непосредственность восприятия. И требуется колоссальная работа, чтобы вернуть им это хотя бы отчасти. К таким людям я испытываю глубокое уважение и стараюсь помочь всем, чем могу. Но недавно я обнаружил, что некоторые пациенты причисляют себя к травматикам без веских на то оснований. Да, может быть, родители были излишне авторитарны или, наоборот, равнодушны. Возможно, не уделяли внимания желаниям ребенка и слишком рьяно заставляли учиться. У