На лопате. Василий Панченко

вдоль строя нашел, что искал.

      – Почему улыбаешься!? – неестественно резко спросил Ерошин, и добавил ласково. – Сынок сраный. Как фамилия?!

      – Киселев, – сказал, как-то нехотя долговязый солдат. На его лице была отображена мысль: «Ну вот, блин, дое… лся!».

      – Кисель! – сказал сто-то из строя, рота сдержанно хохотнула.

      – Молчать! Заорал Ерошин. Вы что думаете, я буду перед вами стелиться? Ошибаетесь! Выйти из строя! – приказал он Киселеву.

      Размахивая руками не в такт движениям ног, Киселев вышел на два шага вперед.

      – Отставить! – Киселев на полушаге вздрогнул всем телом, беспомощной птицей взмахнул руками-крыльями. Улететь не смог, испуганно оглянулся, всем видом спрашивая будто, – «А что не так?».

      – По команде «Отставить» следует вернуться в исходное положение. То есть в строй. Понял да? – угрожающе прошипел Ерошин в лицо Киселева. Киселев отпрянул от этого гневного лица, глядя на своего командира непонимающими, стеклянными от страха глазами.

      – Стань в строй, – тихо подсказали Киселеву.

      – Кто там такой умный!? – взвизгнул Ерошин – Выйти из строя!

      Рота замерла в ожидании. Киселев попятился от внушающего ужас Менстрика и занял свое место.

      – Что, не хватает мужества выйти? Нарушать дисциплину все могут, а когда отвечать за это приходится, смелости не хватает.

      Призыв к совести остался без ответа, рота застыла по стойке «смирно».

      – Киселев! Выйти из строя!

      Киселев сделал неуверенный шаг вперед и вздрогнул от хлесткого окрика «Отставить!».

      – Ты забыл сказать «Есть»! – учил Ерошин, – повторим. Повторение мать учения. Понял да.

      Холод пронизывал Куликова. Ощущение неуюта усиливал стоящий рядом Хлебников. Сашка сильно продрог и выстукивал зубами какую-то мелодию, сквозь которую время от времени пробивалось: «Скотина».

      – Не скотина, а Менстрик, точнее некуда, – прошептал Куликов. – Расслабься, будет теплее.

      Обучение вконец ошалевшего Киселева продолжалось минут десять. Показалось, что это издевательство длится, целую вечность. Старания Ерошина-Менстрика разбивались о стену киселевского страха, уничтожившего и без того слабую способность соображать.

      Киселев совершал какие-то немыслимые движения, вздрагивал от каждой команды и ни на йоту не продвигался к правильному выполнению команд.

      Куликова согрела и рассмешила шальная мысль: «Выйти из строя, и сказать – товарищ старший лейтенант у Киселева задержка психического развития, так вы от него ничего не добьетесь. Тут терпение и ласка должны быть, а не парализующий крик. Так вы никогда не избавитесь от клички Менстрик, товарищ старший лейтенант. И уж точно ничему Киселева не научите».

      В конце концов, Ерошин объявил Киселеву три наряда на службу. Приказал Ганшину «произвести отбой» и удалился поцокивая подковками на подошвах хромовых сапог, видимо, вполне довольный собой. После этой публичной экзекуции Киселев стал стремительно