Выстрел по солнцу. Часть первая. Александр Тихорецкий

фюзеляже. И, если тебе, все-таки, надо успокоение, то знай: их там много, этих звездочек. Их так много, что самое время заводить другой фюзеляж, но это, к сожалению, а, может быть, и к счастью, невозможно.

      Но и мне не легче, дружище. Дело в том, что самолет мой – просто пошлая бутафория, ни улететь куда-нибудь, ни даже просто прокатиться на нем по летному полю, я, увы, не могу. Мертвыми якорями вцепились в землю мои хваленые звездочки, и я вынужден, вынужден ждать урагана, который, или освободит меня от них, или похоронит вместе с ними.

      «Игрок» уже держал в своих пальцах ручку, уже приноравливался поставить подпись, как вдруг что-то произошло. Что-то неуловимое и непредвиденное. Никто из присутствующих, кроме Ленского, и не заметил бы этого, но тут «игрок», неожиданно положив ручку на стол, весело и фамильярно заговорил, обращаясь к оцепеневшему от недобрых предчувствий «маэстро»:

      – А что, милейший, может быть, сыграем еще разок? Просто так, на интерес. – и, не дожидаясь ответа, стал быстро-быстро сдавать карты.

      Все замерли. То, что они услышали только что, было неслыханно.

      Где-то в высоте над Ленским застыл оторопевший Павел, слева с чашкой кофе в руках, мертвенно-бледным изваянием замер «пахан». Весь превратившись в ожидание, Ленский внутренне сжался, второпях высвобождаясь из уютного плена неспешных мыслей. Потянувшись за картами, в вакууме разом наступившего безмолвия он уже чувствовал зловещее дыхание катастрофы, ее ледяную стужу, и обморочное ощущение фатальной неизбежности завладело им.

      И перед тем, как мысль эта была сметена первым страшным валом стихии, и разум едва не взорвался от нечеловеческого напряжения, он поймал последний взгляд, брошенный ему глазами человека, сидящего напротив. В нем Ленский успел прочитать усмешку, горькую, тоскливую, полную такого мучительного, всеобъемлющего страдания, какого не доводилось встречать ему ни у кого за всю свою жизнь. А потом все поплыло, все смешалось перед его глазами.

      Удар такой силы Ленский испытывал впервые. В доли секунды, одним бешеным порывом чужая воля захлестнула, смяла, разметала все, что было на ее пути. В мгновение ока река, его суденышко, он сам, были вытеснены из русла, подняты в воздух и со всего размаху выброшены на пустынный берег, и безжалостный вихрь, принесший в себе смерть и разрушение, наводнил его разум надрывным отчаянием и болью.

      Все его хрупкие построения, его призрачный мир, с таким трудом отвоеванный у реальности, был опрокинут, сломлен, уничтожен в одночасье, и по обезвоженному руслу, по обнаженному бездорожью душевного рельефа, на него устремился беспощадный поток чьей-то судьбы, неудержимый и неотвратимый в своем безумном движении.

      Ленский попятился, вскочил на ноги, пытаясь выстоять, удержаться, но был сломлен, поглощен, увлечен, жалкий обломок крушения, без мыслей, без надежд, без будущего.

      С огромным трудом он вернул себя в крошечную часть рассудка, из последних сил цепляющуюся за действительность,